Она кивнула Олафу, по Владимиру лишь скользнула мимолетным взглядом. Всего миг ощущал прикосновение ее взгляда, но сердце забухало, как молот в руках подручных Людоты. Завтра, сказала она одними глазами. Завтра увидимся тоже. Хотя бы вот так, мимоходом.

Он не сразу ощутил, как резко похолодал воздух. Вепрь, который тоже оказался в центре внимания – кто-то подарил ему весь кошель, – перестал улыбаться, едва прошли последние слуги базилевса.

А когда свита удалилась за пределы слышимости, он медленно повернулся к Владимиру и Олафу. На страшном, изуродованном шрамами лице не осталось и тени улыбки. Глаза стали холодными, как две льдинки.

– Отец родной, значит? – проговорил он медленно. – Отец, значит…

– Отец, – подтвердил Олаф истово. Он выпятил грудь и ел глазами грозного начальника стражи. – Которого мы все любим, как мать… мать…

Вепрь прорычал:

– Знаю, какую мать. Просто обожаете!.. Черт бы вас побрал. Под арест бы обоих… а то и в колодки, что было бы только справедливо…

Этериоты затаили дыхание. Вепрь вперился во Владимира налитыми кровью глазами, будто хотел прожечь дыры:

– Есть одна странность.

– Какая? – спросил Владимир, насторожившись.

– Всяк во дворце знает, где покои базилевса. Как всяк знает, где покои принцессы Анны. Но эти пятеро, сумев незамеченными проникнуть в святая святых, пренебрегая высокородными, стремились поразить именно тебя, мерзавец. Могли бы проникнуть даже в покои базилевса и… о Небо!.. могли бы поразить Царственных и Божественных. Но почему-то бросились мимо их покоев как раз на тебя.

Олаф захохотал звонко и раскатисто:

– Здесь ворона на вороне, еще и вороной погоняет! Обознались спьяну. Местные, видать. Дерьмо им есть, а не вино пить.

Вепрь прорычал:

– Здесь три светильника. Слепой увидит. Да и с вашими-то рожами спутать вас с базилевсами? Здесь что-то не то… Черт, никто не поверит, что пятеро убийц получили большие деньги, чтобы убить не базилевса, а стража, который его охраняет. Но это именно так!

Владимир пожал плечами:

– Олаф прав. Люди в Царьграде какие-то странные. Я тут встретил одного, кто никогда не жмакал жену, но убил друга, который это сделал.

Олаф расхохотался, и даже Вепрь улыбнулся, но глаза оставались серьезными. И Владимир понял, что придется придумать что-то весомее, чем байку про глупых греков.

Вепрь прорычал:

– Если бы кинулись на Олафа, я бы понял – обесчещенные мужья… Ну, не сами, а сложились и наняли от каждого обесчещенного десятка по одному умельцу ножа и топора. Или проигравшиеся в кости сделали то же самое. Но почему напали на тебя, Вольдемар?

Владимир быстро взглянул на довольного, как слон, Олафа:

– Как отцу родному скажу! Прямо в глаза: честно и прямо, будто христианин на исповеди, – не знаю. Наверное, спутали с Олафом. Он такие безобразия творил в городе, что у народа могло в глазах помутиться. А когда начал еще и коней менять…

Вепрь отшатнулся с неподдельным отвращением:

– Еще и коней? Для каких нужд?

– Вовсе не для греческих, – заверил Владимир горячо. – Мы ж простые, из Леса да из Скал. Греческое к нам не больно липнет. Он все еще хочет научиться ездить верхом. Вот и подбирает для себя коня с широкой спиной и толстым задом. Все подбирает, подбирает. Полгорода уже перебрал. И коней тоже… нет, коней еще нет, но торговцы лошадьми на него тоже в обиде. Наверное, за жен, дочерей, племянниц, служанок… Я же и цыпленку уступаю дорогу. У меня молоко на голове сливки откинет, такой я тихий.

Олаф скромно опустил глаза. Даже ножкой поковырял пол. Вепрь оглянулся на лестницу. Там слуги торопливо меняли вторую дорожку, тоже пропиталась снизу кровью. Терибул сам указывал на стены: брызги крови взлетали выше головы, в спешке не все вытерли. На статуях из белого мрамора кое-где остались алые потеки.

– Тихий, – хмыкнул Вепрь. – Ладно, убирайтесь! Трое суток отдыха. И не попадайтесь мне на глаза, мерзавцы.

Владимир поклонился молча, а Олаф не утерпел:

– Спасибо, отец родной!