пылью.

– Княже… Пора тебе показаться и простому люду.

Лицо его было изнуренное, белки глаз покраснели, веки вспухли, как от бессонницы. На лбу, прикрытая волосами, пламенела свежая ссадина.

– Очень плохо? – спросил Владимир одними губами.

За ним наблюдали гости, он держал лицо спокойным и улыбающимся. Тавр шепнул с той же натянутой улыбкой:

– Вера отцов крепка…

– Идут нехотя?

– Только с мечами у ребер. Но за стол никто не вернулся.

Владимир поднялся с тем же застывшим лицом:

– Дорогие гости, продолжайте пир! Я отлучусь ненадолго.

С крыльца в глаза ударило яркое солнце. Воздух был жаркий, наполненный запахами жареного мяса, ухи, хмельного меда, сладких вин. Весь двор был уставлен столами, псы лениво дрались из-за мозговых костей, но на скамьях было пусто. Весь необъятный двор выглядел мертвым.

– Ушли на крещение?

– Увели, – бросил Тавр зло. – Другое хуже. Никто не вернулся… А на улицах народ переворачивает столы, бьет бирючей.

Владимир сбежал с крыльца, отроки подали коней. Ворота была распахнуты настежь, и, когда копыта застучали вдоль домов – середина улицы была заставлена столами, – у Владимира похолодело сердце. На земле лежали, истекая соком, жареные гуси, печеные молочные поросята, под копытами хрустели черепки разбитых греческих амфор, а земля была темная, вобрав душистые вина.

– Я думал, мне верят, – прошептал Владимир с горечью.

Конь Тавра пошел рядом, задевая боком столы. Тавр буркнул:

– Тебе и сейчас верят…

– Так в чем же дело?

Тавр подумал, что впервые видит князя таким потерянным, раздавленным.

– Но ты лишь человек. А замахнулся на их богов!

Издали слышались крики, брань, конское ржание. Владимир пустил коня в галоп, улица вывела на площадь. Сотни три конных дружинников теснили цепью галдящих людей в сторону Почайны. Некоторые пытались ускользнуть под брюхом коней, тех били острия копий. У многих одежда уже была порвана и пропитывалась кровью.

Владимир поднял коня на дыбы, закричал:

– Всем стоять! Это я, ваш Владимир, буду говорить с вами!

Дружинники остановились, а люди с надеждой повернулись к князю, о котором уже слагали песни. Владимир подъехал ближе, с болью всматриваясь в их угрюмые лица. Они любили его, шли за ним в земское войско, что соединяло сотни враждующих племен в единую Русь, строили Великую Засечную Полосу, послали лучших своих сыновей на заставы богатырские…

Тавр шепнул:

– Не вздумай уговаривать! Все погубишь.

– Почему? – спросил Владимир быстро.

– Уже перепробовали все. Осталась только сила. Но и с нею промедлишь – нас сметут, как опавшие листья.

Владимир вскинул руку. Его сильный голос прогремел как гром, никто, кроме Тавра, не уловил в нем страха.

– Это говорит ваш князь, он же император Руси! Я силой и хитростью взял… вырвал у ромеев то, за что должен был бы заплатить свободой Руси. Это – вера Христа! Я принес ее на Русь… и повелеваю всем креститься и признать Христа своим богом!

Он сам содрогнулся от своих слов. Тавр напрягся, по-волчьи зыркал на притихших людей. Дружинники молчали, готовые пустить в дело и мечи, буде князь велит. Люди что-то выкрикивали, толкались, наконец один кряжистый мужик с залитым кровью ртом закричал страшно:

– Ты принес Христа на Русь… но его приносили и раньше! Ставь и его в сонмище наших богов!

– Он там уже стоит! – закричал другой голос.

– Никто Христа не хулит!

– И Христ, и Бахмет там стоят!

– Кто хочет, пусть берет Христа! Мы – люди!

Крики становились все громче. Над головами поднялись кулаки, в некоторых были зажаты колья. Надежда на угрюмых лицах сменялась злостью.

– Понятно, – сказал Владимир тяжело. В груди у него словно бы повисла тяжелая льдина. Он повернулся к гридням. – Взять топоры! Срубить всех богов… ныне идолов, сжечь! Что не горит, бросить в Днепр! На Руси отныне будет только один бог – Христос!