Владимир раздраженно ерзал на троне. Справа и слева стоят, ловят каждое слово, каждый взгляд. Почтительно кланяются, лебезят, заискивают, но следят, сволочи! За тем, где возвысил голос, где замедлил, где повел бровью… Надо рыло держать недвижимым, аки лик богов из дерева на капище.

Ни один влиятельный двор без них не обходится: ни княжеский, ни королевский, ни даже императорский. Стоят, шушукаются, от их глаз и ушей ничего не скроешь, не утаишь.

А если удалить их всех к такой матери, принимать послов одному в своей комнате? Увы, послы тут же донесут, что новый князь не пользуется поддержкой. А там сразу начнут думать, как его сменить да помочь взобраться на престол более сговорчивому. Приходится выказывать единение, которого нет, наклоняться то к одному, то к другому, выслушивать, но свое внимание распределять так, чтобы предпочтения никому не выказывать. Пусть лучше меж собой за его внимание грызутся, чем всей сворой кинутся на него.

Выход один: продолжать удалять по одному. Заменять своими людьми. Правда, те тут же становятся такими же, начинают тягаться за его внимание, будут выпрашивать земли и людей, но есть ли другой выход? Нужно только подбирать сюда умных изгоев, а если и родовитых, то из дальних земель. Если опоры нет, земель нет, то поневоле будут держаться за него, помогать ему. Упадет он – загремят и они… Но и слишком долго без раздачи пряников держать нельзя! Роптать начинают.

Поздно ночью, когда при желтом огоньке светильника рассматривал лист пергамента с изображением его Руси, заметно раздавшейся с боков, как брюхатая корова, дверь неслышно приотворилась.

– Звал, княже?

– Входи, Тавр, – бросил Владимир, не оглядываясь. – Что скажешь на седьмой день нашей победы?

Тавр развел руками:

– Седьмой? Сколько их миновало, седьмых, а у тебя и плачем не выпросишь отдых! Мне бы завалиться на неделю да выспаться. Даже великий Род, создатель всего сущего, шесть дней творил из Яйца небо, звезды, землю и людей, а на седьмой завалился отдыхать. То же самое и нам завещал!

Владимир зло отмахнулся:

– Так то Род! Да и не думаю, что седьмой день дан для праздности. Это волхвы что-то не тем местом поняли. Седьмой день дан свободным от работы! Так сказано. Чтобы оглянуться и полдня думать: так ли поступал все шесть дней? Правильно ли?

– А другие полдня? – спросил Тавр с надеждой.

– А другие… другие думать, как правильно прожить и проработать грядущие шесть дней! А ты думал, для пьянства и скакания в скоморошьей личине с гулящими девками?

Тавр криво усмехнулся:

– Да это я так спросил. Я не думаю, что есть великий выбор. Сейчас у тебя под рукой большие силы, и надлежит идти либо на Царьград, либо на болгар, либо направить войска на запад, где ляхи, германцы…

Владимир смотрел набычившись. В темных глазах блистали опасные искорки, предвестники гнева.

– Почему нет выбора?

– Не было такого князя на Руси, – сказал Тавр убежденно, – кто бы не водил войска на соседей! В этом проходила вся жизнь. Вспомни: Самват, Рюрик, Олег, Игорь, Святослав… Все ждут, что ты пойдешь по стопам отца. Ты похож на него больше, чем были похожи Ярополк и Олег. Гадают только, куда поведешь дружины: на юг, на восток, на запад или север. Везде враги, княже!

Владимир молчал, упершись обеими руками в карту. Когда поднял голову, Тавра поразило плясавшее в глазах князя грозное веселье. Владимир хищно улыбнулся, показал острые, как у волка, зубы:

– А я не хочу быть Святославом! Ни вторым, ни даже первым. Это все враки, что печенежский хан Куря написал на его черепе: «Пусть наши дети будут похожи на него!» Мои люди своими глазами видели эту окованную златом чашу. Надпись гласит: «Ищя чужих земель, свою потеряешь». Горько мне, но разве хан не прав? Сколько раз, когда Святослав уводил войска в далекую Болгарию, печенеги осаждали Киев, жгли и грабили села вокруг? Не-е-ет, больше я грабить чужакам свою землю не дам!

– Еще бы, – согласился Тавр. – Если уж грабить, то самому. Ну-ну, что придумал? Я все жду, когда мы наконец-то голову сломим.

– Вот Святослав разгромил Хазарский каганат. И что же? Сам же открыл на Русь дорогу печенегам, которых хазары сдерживали. Печенеги его и погубили! Разобьем печенегов – другая пакость выплеснется из Степи. Так и будем метаться, как белки в клетке, а кощюнники нам будут славу петь как храбрым и отважным! А что мы – дурни, кто вспомнит? И кто поймет? Ежели сами такие? Дурня тогда замечают, когда с умным рядом ставят.

Он разгорячился, отпустил пергамент. Тот скрутился в рулон, закачался на столе. Тавр развернул деловито, прижал по краям кружками с кавой, чернильницей и ломтем хлеба.

– И что надумал? – повторил Тавр деловито.

– Сядь сперва. А то поднимать тебя с полу, а у тебя вон пузо какое… Сам худой, как червяк, а пузцо растет! Надумал я, воевода, опоясать землю Русскую огромным рвом, да еще и насыпать вал повыше и покруче. Пусть не вольно степнякам будет гулять по нашим полям!

Тавр в самом деле сел, с сомнением смотрел на князя. Глаза его были непроницаемые. Владимир не вытерпел:

– Ну? Говори, что я рехнулся, что дурак!

– Да нет. – Тавр пожал плечами. – Только думаю, как мыслишь такую работу проделать?

– Не знаю. Но наши пращуры как-то сделали? Змеевы валы и сейчас не везде с ходу одолеешь на коне. Или ты веришь, что это Таргитай запряг Змея и огородил всю Русь гигантской бороздой?

– То наши пращуры, – повторил Тавр. – Выкопали ров и насыпали вал от гуннов. Волхвы говорят, что туда нагнали пленных киммерийцев, а потом их всех посекли и оставили в том рву…

Владимир облегченно вздохнул. Тавр усиленно думает, с ходу не отверг. Значит, какое-то зерно есть. Но