проломы ворвались недавние союзники, а ныне верные псы Владимира – варяги. Рубили и крушили огромными топорами и мечами, расширяли проломы, и вот уже русские дружины врубились своим любимым строем клином – свиньей, как называли его новгородцы.

Когда ляхов осталось меньше половины, они дрогнули, попятились. Печенеги, не ввязываясь в сечу, продолжали засыпать злыми стрелами, на скаку метали дротики. Ляхи подхватывали раненых, уносили, закрывая щитами.

Волхвы победно дули в огромные рога. Хриплые звуки разносились над побоищем, будоража кровь, заставляя бросаться в сечу снова и снова, рубить, колоть, сечь, топтать, переступать через убитых и скрещивать железо со следующим, которого надо непременно убить и растоптать…

– Вперед, вперед! – страшно кричал Войдан. – Бей в спины! Дуй в хвост и гриву!

Вдруг в долине конная лава начала замедлять бег. С натугой выплеснулась на вершину холма, там замерла, словно скованная льдом.

Владимир бешено стегнул коня. Он был вне себя от страха и ярости, и конь сорвался в галоп сразу, будто его кольнули сзади.

Сзади с топотом неслась, сильно отставая, малая дружина. Владимир несся через поле, заполненное трупами, кое-где еще дрались отдельные группки, часто уже как волки пускали в ход зубы, в бешеной скачке он вылетел на вершину холма.

Сердце оборвалось. В долине внизу стояла стена чужих воинов. Эти были вооружены намного лучше, все рослые как на подбор, молчаливые, страшные, уверенные. А из леса выходили ровными рядами все новые полки и так же неподвижно останавливались: суровые, страшные.

– Германцы, – с отчаянием выдохнул за спиной знакомый голос Тавра.

– Изгонная рать, – прошептал Владимир, сразу все поняв. Оказывается, до этого он дрался всего лишь с мальчиком для битья, бросил в бой все силы, утомил, а польский король только сейчас выставил свои основные войска! – Подлец, чужаков привел на свои земли!

– Да, – поддакнул Тавр, – как можно? Если бы варягов… Аль печенегов…

Владимир, не слушая издевки, оглянулся на посеревшие лица. Сейчас побегут как овцы, бросая оружие, топча друг друга, калеча и задавливая больше народу, чем сгинуло бы в сече. И будет эта битва описана в анналах истории как бесславная попытка киевского князя отвоевать червенские города, после которой он вовсе исчез…

Германцы разом опустили копья, тронули коней. Владимир оцепенело смотрел на чудовищно плотные и неправдоподобно ровные ряды, что надвигались все быстрее и быстрее. Земля задрожала от грохота копыт. Им мало просто бегства русичей, жаждут обагрить мечи в их крови!

Сердце начало бухать, как тяжелый молот. Он оглянулся на свою малую дружину. В ней тяжеловооруженные рыцари, отборные силачи, лично преданные ему изгои. Нет более опытных воинов среди всего росского войска! Но уже устали от долгого, пусть и победного, боя, дышат тяжело, трудно восстанавливая дыхание в тесных доспехах. У многих латы посечены. А навстречу тяжелым скоком движется волна отдохнувших, свежих, в битве не побывавших!

Он кивком подозвал отрока, которого любил за чистый светлый голос:

– Пой!

Тот вздрогнул, с ужасом глядя на надвигающиеся ряды германцев:

– Княже… кто услышит?

– Пой! – рявкнул Владимир яростно. – Через песни с нами говорят боги!!!

Голос отрока дрогнул, затем то ли от страха, то ли еще почему воспарил с неожиданной силой, проник в ряды воинов, сладкой тоской сжал сердце, тут же заставил забиться учащенно, у каждого грудь раздалась вширь, горячая кровь бросилась в головы…

Владимир налившимися кровью глазами измерил взглядом расстояние до скачущей тяжелой конницы германцев. Она не рассчитана на долгий бег, рыцарская конница только врубается в ряды врага, раскалывает, а в пролом врывается пешее ополчение. Лыцари же лишь стоят на взмыленных конях и дерутся на месте. Самое большее, что могут проскакать эти кони, неся доспехи на себе, да еще и всадника, у которого латы весят два-три пуда, это саженей пятьдесят. Ну, пусть сто.

– Германские панцирники! – вскрикнул он страшным голосом. Меч заблистал в его руке, все видели, как князь привстал в стременах. – Они пришли издалека! Пришли, чтобы бесчестить наших женщин, детей бросать в огонь и позорить могилы наших отцов! Мертвые сраму не имут, так ударим же всей силой! В этом наша жизнь и наша честь!

Конь понесся с холма навстречу германцам как огромный валун, сорвавшийся с вершины. Лава вырастала на глазах, он уже видел щетину копий. Тускло блестели похожие на ведра шлемы, он уже различал в бешеной скачке блеснувшие в прорези глаза скачущего на него противника.

Сзади грохотала земля. Справа начал обходить Тавр, он изо всех сил стегал своего жеребца, а тот несся над землей, как черный стриж. Лицо боярина было белое, даже меч не достал из ножен, так старался обойти князя. Слева Владимира обошли сразу трое гридней. Он не сразу понял, что его коня сзади ухватили за попону и придерживают, а когда понял, от ярости побелел, но уже было поздно: впереди с жутким лязгом столкнулись две металлические горы. Тут же страшный звон раздробился на сотни ударов железа о железо, дико кричали раненые кони, орали и бранились воины.

Конный удар малой дружины, что с разгону врубилась в уже замедлившую движение лыцарскую конницу, был страшен. Они вошли излюбленной «свиньей» в ряды германцев, рассекли почти до половины, а там, постепенно замедляя ход, остановились и, окруженные конными лыцарями, которых было впятеро больше, рубились молча и люто.

Владимира дружинники окружили тройным кольцом, но он, стыдясь быть за их спинами, остервенело лез в схватку. Вооружение лыцарей было проще русского, а их плоские шлемы, похожие на опрокинутые ведра, не выдерживали даже удар тяжелого меча, не говоря уже о боевом топоре. Зато с остроконечных шлемов русичей соскакивали даже клевцы…

Сцепились яростно, дрались уже молча, сберегая дыхание. Слышны было только тяжелые выдохи при ударах, лязг, звон, сдавленные крики. Владимир с пугающей ясностью понял, что они все здесь погибнут, но