– И я знаю. Но они не ведают. Ропщут. Уже и на валах стоять отказываются! Дерзят. Боюсь, что в иных местах оборона разбежится, едва новгородцы пойдут на приступ. А то и руку подадут, дабы помочь на стены влезть.
Ярополк смотрел широко распахнутыми глазами, не верил. Воеводы отводили глаза, бояре перешептывались. Блуд посмотрел на Ярополка и качнул головой. Мол, верь, так оно и есть, но не падай духом, мы все равно сильнее.
Вдруг вспомнилось, что в последние дни не стало слышно на улице приветственных выкриков. Вчера кто-то даже швырнул камень. Ребенок шалит, решил было, но, оказывается, все намного хуже…
– Это все робич, – сказал он люто. Рука конвульсивно стиснула рукоять меча. – Его подлые удары в спину! Узнать бы, что такое на меня наплел!
Волчий Хвост развел руками, отступил с самым несчастным видом. Блуд поклонился, шагнул вперед:
– Я вызнал. Кричат, что ты латинянам продался! Веру отцов топчешь.
Ярополк побледнел. Сын рабыни ударил в самое больное место. Этим боярам сидеть бы сиднями на толстых задницах, жрать бы в три рыла, да чтоб никаких перемен, никаких чужих… А ему отец привел из далекой страны невесту-гречанку! Захватил и разграбил какой-то женский монастырь, монахинь пустили на потеху воинам, а самую красивую привез нетронутой для любимого сына… Это ему тоже ставят в вину, мол, своими девками гнушается, с печенегами помирился, германских послов принимает, багдадским купцам отдал целую улицу, те свою мечеть уже там строят… Ну и кому от этого худо? Для себя строят, киян туда ходить никто не заставляет. Город на одно здание стал богаче и краше, что плохого от того, если чужестранцев стало в Киеве больше? Каждый из них что-то да делает для города нужное…
– Вчера не кричали, – сказал он горько, силясь улыбнуться. – А сегодня вдруг стали борцами за старую веру. Само ничего не случается! Здесь рука этого подлого выродка…
Блуд смотрел в упор. В светлых глазах на миг промелькнуло непонятное выражение. Ярополк уловил искреннее сочувствие, но было и нечто темное, нехорошее.
– Ненадежен стал народ, – сказал Блуд. – С войском против Владимира лучше не выходи! Вдруг увернется от боя? Ему ничего не стыдно, ему важна сама победа, а не то, как получена… Увернется, а через другие ворота войдет в город. Оттуда уже вышибать трудно, простой люд за него!
К утру, когда сон подкрадывается к самым стойким стражам, к шатру Владимира провели пятерых бояр из осажденного города. Сувор наскоро зажег факелы, Владимир накинул плащ, ночь холодная, украдкой выглянул через щель.
Их было пятеро, с первого взгляда видно, что Блуд сумел привлечь на его сторону самых знатных. Все, как один, дородные, одинаково осанистые, с нездоровой тучностью от неумеренной еды и питья, одетые чересчур пышно и тепло. Пот струился по их распаренным лицам, Кремень провел их тайными тропами почти бегом.
Владимир еще издали люто окинул их взглядом, но заставил взор потеплеть, а губы растянул в доброй отечески-сыновней улыбке. Проклятые бояре! Выбор князя – их воля, их право. Присматриваются к окрестным князьям, их подрастающим сыновьям, оценивают дела и поступки, ум и сговорчивость, затем шлют послов, торгуются, пишут ряд, без которого князь еще не князь, в городе и княжестве не хозяин. Да и не будет он хозяином – подписал роту, поклялся править только по нормам города!
Это от них, толстопузых, зависит, открыть ли ворота князю, покорно стоящему под стенами города, затем неспешно принести ему присягу верности: «Ты – наш князь, где узрим стяг твой, там и мы с тобой!» – или же сказать жестко: «Иди прочь! Ты нам еси не надобен!»
Так было испокон. Даже древних князей, если волхвы не врут, изгоняли. А уж потом, когда раздробились на племена, то князь отныне стал вроде главаря наемной дружины: хотят – берут, не хотят – не берут…
Он надел на лицо радостную улыбку и вышел торопливым шагом, еще издали разводя руки:
– Дорогие мои! Вы кияне, я – киянин! Нам ли из-за чего-то спорить и драться?
К ночи Ярополк ворвался в горницу, ничего не видя перед собой. Гнев и ярость душили, воздух вокруг него накалился. Гридни шарахались в стороны, рука великого князя бывала тяжелой. Он все больше начинал походить на отца.
Жена, княгиня Юлия, сидела у окна накрашенная по греческой моде, нарумяненная, с подведенными бровями. Глаза ее блестели любовью и нежностью. Она поднялась навстречу, ухватила за руку и подвела к столу. На белой скатерти, расшитой петухами и васильками, блестели золотом изящные ромейские кубки, посреди стола высилась узкогорлая амфора с вином.
Юлия передвинула на его край стола блюдо с жареным мясом, что исходило паром.
– Трудный день, милый? Набирайся сил.
– Труднее еще не было, – сказал он сиплым голосом.
Ряд свечей вдоль стены бросал на ее лицо быстро убегающие блики. Ночью она кажется ему еще загадочнее и таинственнее, чем днем. И такой же далекой, как весь ее необыкновенный Царьград, о котором Ярополк столько слышал. И в котором побывать еще не довелось, зато дважды там пожил этот подлый раб, сын шлюхи!
Юлия наполнила кубок, подала, глядя ему в глаза.
– Не до питья, – простонал он с горечью. – Не могу…
– Сделай через не могу.
– Как?
Юлия молча протягивала кубок. Ярополк нехотя осушил. Весь, до дна. Еще и посмотрел сожалеюще на кувшин. Юлия молча усмехнулась. Странные и противоречивые эти гиперборейские витязи!
– Что тебя гнетет, герой?
– Все гнетет, – ответил он хрипло и, отставив кубок, припал к амфоре. Юлия зачарованно следила, как
