выступил Стойгнев.
– Княже, – заговорил он с великим достоинством. – Ты молод, сердце твое чистое, справедливое… Будь такие сердца и у других – не было бы краше нашей земли, не было бы выше народа русского! Но мы, старые и бывалые, видели свет, видали люд. Жизнь не такая страшная, княже, как тебе кажется! Она много страшнее, гаже и неправеднее. Ярополк – убивец! Родного брата не пожалел. С убийцами его отца дружбу водит! Тебя, что ли, пожалеет или нас? Это волк.
На шаг выдвинулся старейшина новгородских купцов, он блюл интересы торговых людей. Заговорил с великой обидой:
– Не гневайся, княже, но ежели ты, по своему доброму сердцу, готов стерпеть поношения, то мы, новгородцы, сумеем постоять за себя и за тебя! Лапотниками нас кличут, плотниками. Так мы покажем, как умеют воевать плотники!
Ничего ты не покажешь, лапотник, подумал Владимир брезгливо. Хоть ты и в сафьяновых сапогах, но все равно – лапотник, не воин. А вслух молвил:
– Все же скорблю о великой крови…
– Жизнь без крови не бывает, – вмешался Стойгнев. – Человек рождается весь в крови! А я еще не видел князя, который не проливал бы целые реки. За правое дело бей смело! Жизни без войны нет, так хоть воюй за добро.
Прибыл с небольшим отрядом Войдан. Владимир обнял воеводу, сразу оценив усталый, но довольный вид, увел в свой шатер. Сувор, с которым Владимир не разлучался даже в походе, перекосил рожу в улыбке, подал каву и велел отрокам приготовить еды для бывшего царьградца.
– Где варяжские дружины? – спросил Владимир. – Не вижу их.
Войдан с наслаждением отхлебнул горячей кавы:
– Перенимают земские отряды Ярополка. Ты мудро поступил, князь. Аки Лександр Великий. Половину войска Ярополка оставил на местах, не дал даже собраться, пробиться в Киев. Отдельными отрядами иной раз пытаются пробиться, но без охоты, и даже рады, что их бьют и гонят назад. Так что в Киеве Ярополк с одной дружиной.
– Той дружины у него впятеро больше, чем у меня всего войска.
Да и то вшивого, добавил он мысленно. Не знают, за какой конец копья браться. А топоры только плотницкие в руках держали.
Но смолчал, не стал обижать новгородских бояр, что уже заглядывали в шатер. С холма смотрел, как из Киева перла толпа народу. Все семь холмов, на которых стоял Киев, почернели, как от муравьев в теплый летний вечер перед роением. Спешно углубляли рвы, и без того глубокие, насыпали второй высокий ров вокруг первого, а в промежутке вкапывали остриями вверх колья. Это еще не войско, простой черный люд, но даже на них брось новгородскую рать, и то растворится, как в горячей воде капля меда.
Даже на валах вколачивали в землю колья, прятали бороны зубьями вверх, копали ямы, которые затем накроют плетенками, чуть притрусят землей. Страшные ловушки на зверя, теперь на человека – самого лютого зверя, что идет на брата!
К ним подошел Стойгнев. Оглядел киян свысока, глубокомысленно изрек:
– Непросто будет взять. Эх непросто!
Дурак, подумал Владимир беззлобно. Отсюда никак не взять. Вызнать бы, какие здесь подземные ходы, если имеются, еще можно бы надеяться… Да и тогда город захватить нелегко. Чудно, что не выходят навстречу со своим войском. Его вшивая рать разбежится при первом же ударе…
«Боятся, – понял он внезапно. – Захват Полоцка напугал своей быстротой, а потом я еще и погнал как баранов его войско, что смяло даже отборную дружину. Ярополк не знает, что я еще держу за пазухой. Сидит и ждет. Знает, что осадой Киев не взять, а при штурме я вовсе положу все войско. Да и легче отбиваться из-за стен. Потери один к трем! А соотношение сил как раз обратное.
Будь я на месте Ярополка, – думал он хмуро, – ударил бы сразу. Я не Святослав, в сечу не рвусь, но сейчас самое время выйти из Киева и разогнать мою рать. Дурак Ярополк и трус. Если такой будет и дальше править на Руси, тогда не то что немцы и поляки, нас куры лапами загребут!»
Когда Владимир второй раз объезжал Киев, осматривая стены, к его малой дружине присоединился Стойгнев. Старый воевода уже раскаивался, что говорил так резко и настаивал на походе против Киева. Может, и следует замириться с Ярополком? Теперь он не будет… не должен спорить супротив княжения Владимира в Новгороде!
Вообще-то Владимиром можно и пожертвовать, хоть молодой князь показал себя покладистым. Ведь ради большей независимости пришли сюда с оружием новгородцы, а не ради Владимира. Дернуло же за язык на задиристые речи! Но уж больно смиренно говорил молодой князь. Не захочешь, а возразишь… А слово не воробей, уже полетело… Не давши слово – крепись, а давши – держись. Тут тебе и голову сложить, если осторожность покинула. За дурной язык голове расплачиваться.
– Ничем не взять, – начал он осторожный разговор, когда их кони пошли рядом. – Ни тебе натиском, ни хитростью, ни измором… Переманить бы как-то на свою сторону, но кияне нас, новгородцев, за людей не чтут… А рази мы виноваты, что земли наши бедные? Одни камни да болота! Зато люди у нас лучше.
Люди везде одинаковы, подумал Владимир хмуро. Даже в Царьграде, где таких насмотрелся, что и рассказывать нельзя. В глаза смолчат, а за спиной брехлом обзовут.
– Как работают, – сказал он тоскливо. – Как работают! Вал насыпают, словно от скифов или гуннов будут обороняться…
В двух шагах от его шатра сидели связанные одной веревкой молодые девки. Он хмуро взглянул на заплаканные лица, кое-кто закрывал ладонями голые груди, от платья остались лохмотья. Судя по вышивке на платьях, их захватили в ближайшем селе.
– Вот ту, – буркнул он, – и эту… Нет, которая рыжая.
Вошел в шатер, сбросил перевязь с мечом. Следом за ним втолкнули девок. Владимир кивком велел одной лечь на ложе. Та смотрела расширенными от страха глазами. Он поморщился: везде одно и то же. Бросил ее на ложе, девка вскрикнула, задрал ей подол, обнажая сочные белые ягодицы.
