Владимир, увидев печенега, вернулся к своим рядам, бросил на землю щит. Ему подавали оружие, он выбирал, отбрасывал, а когда наконец пустил коня вскачь на середину поля, у Аламбека дрогнуло сердце. Новгородский князь ехал с двумя мечами в обеих руках. Это даже были не мечи: в правой руке он держал односторонний меч со слегка скошенным концом, на Руси их зовут хазарскими, а в левой руке недобро поблескивала настоящая печенежская сабля, разве что чуть длиннее. Расчет на то, что неуклюжий меч новгородца уступит легкой и быстрой сабле, провалился в самом начале.

Владимир наконец узнал всадника, крикнул с тревогой в голосе:

– Аламбек, тебя не узнать! Что привело тебя сюда?

– Поединок! – воскликнул Аламбек. – Попытай счастья еще и со мной!

Лицо Владимира помрачнело. Конь под Аламбеком горячился и грыз удила, косил огненным глазом. Сам Аламбек улыбался чисто и отважно, искал чести и славы в глазах войска. Он был чист, как рыбка в горном ручье.

– Аламбек, – сказал Владимир негромко, чтобы не слышали войска, – лучше поверни коня. Если мы вступим в поединок, я должен буду тебя убить.

Аламбек удивленно вскинул брови. На юношеском лице появилось непонимающее выражение.

– Почему?

– Я сейчас не воин, – сказал Владимир, тяжело ворочая языком. – Я политик.

– Ну и что?

– Ты бьешься лишь за славу… а я – за жизнь… Свою и жизни этих лапотников, что пошли за мной. Цена слишком велика. Я должен делать то, что должен, а не то, что хочется…

Аламбек посерел лицом. Он не понял, но ощутил сердцем, что перед ним уже не друг детства. И не человек, который слушается зова сердца. А то благородство, которое выказывает перед рядами воинов, своих и чужих, в его руках лишь оружие, что прибавляет сил новгородцам и с каждым мгновением обессиливает киян.

– Да, – сказал Аламбек сдавленным голосом, – я понял, что лучше повернуть коня… Как для себя, так и… вообще. Но я – человек! Человек, а не политик. А человека ведут по жизни честь, слава, любовь, но не подлый расчет!

Он вытащил саблю, их глаза встретились. И оба сказали взглядами, что только один покинет это поле живым.

Они разъехались в стороны, поворотили разом коней и бросили друг на друга. На холмах, откуда следили воеводы, и в обеих ратях затаили дыхание. Оберуких бойцов видывали нечасто, гораздо больше ценился богатырский замах да молодецкий удар. Рассказывали о богатырях, что дерутся двухпудовыми булавами, хотя рассказчик понимал, что даже подросток успеет трижды ткнуть такого богатыря саблей, пока тот широко размахивается своей тяжелой булавой, сам шатаясь от своих богатырских замахов.

Но здесь был печенег с легкой сабелькой, и свой русич с двумя мечами, малость похожими на сабли. И дрались они уже без улыбок, с перекошенными лицами. Звон и лязг стояли по всему полю. Вскоре обломки щита брызнули во все стороны, но, прежде чем печенег успел стряхнуть его с руки, новгородец привстал на стременах, и каждый в обоих ратях задержал дыхание.

Страшно блеснуло железо. Аламбек подпрыгнул в седле, свет вспыхнул перед глазами. Он успел ощутить резкую боль, затем наступила чернота.

Владимир дал ему упасть на землю. Чуткий конь остановился, дрожа, свежая кровь залила седло. Владимир вскинул оба меча, вскрикнул изо всех сил:

– Водан!!! Перун!!! Узрите славу Святослава!!!

Троекратный крик страшно прокатился над полем. Даже новгородская и варяжская рати хранили благоговейное молчание. Воин с двумя окровавленными мечами был похож на молодого бога войны. Он был страшен и прекрасен.

Владимир подхватил с земли сраженного, бросил его поперек седла, ухватил чужого коня за повод и вскачь вернулся к своим.

На холме, где следили за войсками воеводы Ярополка, Волчий Хвост в бессилии сжимал кулаки. Воеводы гомонили оживленно, всяк хвалил и восторгался подвигами новгородского князя. Теперь уже видно, кто из троих сыновей Святослава унаследовал неукротимый дух отца, отвагу и воинскую честь, кто великодушен и добр…

Добр, подумал Волчий Хвост люто. Попадетесь ему – он вам покажет свою доброту. А вслух рявкнул:

– Начинать сечу!

С обнаженным мечом в руке понесся с холма, дал знак сотникам, чтобы двинули всю рать навстречу новгородской. Подумал с неохотой, что у северного войска дух взыграл после побед их князя, а воинский дух удваивает силы. У киян же к унынию добавилось еще и восхищение удалью этого сына Святослава. Уже всяк знает о его рабской доле, о гонениях на него знатных братьев, о трудной судьбе… Всяк примеряет к себе, среди киян днем с огнем не отыскать тех, кто не сочувствовал бы молодому князю, который пришел сюда всего лишь взять свое… А это значит, что ежели каждый новгородец будет биться за двоих, то каждый киянин будет драться нехотя, вполсилы…

Только и надежды, подумал Волчий Хвост угрюмо, что народу в киевском войске вдесятеро больше!

Волхвы застучали в бубны, хрипло и протяжно завыли, горяча кровь, боевые трубы. Их делали из деревьев, разбитых громом, потому трубный рев был страшен, лют, грозен, в нем звучали угрозы и обещание смерти. У каждого дрогнуло сердце, пошло стучать сильно и часто, а горячая кровь ударила тяжелой волной в голову.

Лучники с обеих сторон выпустили тучи стрел. Потемнело, когда со злобным свистом пошли рассекать воздух длинные прутья с тяжелыми наконечниками. Они падали как град, звонко и страшно стучали по