обреченно: гибель их царственному граду и всей империи придет именно от русов…
Конь внезапно заржал, пошел галопом. Ветер засвистел в ушах, плащ за спиной раздулся и затрепетал по ветру. Владимир чувствовал, как лихорадочно бьется сердце.
Кто будет тот воитель, который возьмет на копье гордый Константинополь?
У себя в комнатке – у каждого ипасписта было свое помещение – он снова в задумчивости достал письмо. Писал русский купец Могута, ссылался на родню в Новгороде, которую Владимир знал, подробно рассказывал о спрятанном поблизости сокровище.
Олаф, который беззастенчиво читал через плечо друга, хрюкнул с неудовольствием:
– Старые сказки… Я наслушался столько о закопанных сокровищах! Ерунда все это.
– Ну, горшки с монетами прячут не только в Свионии, – возразил Владимир. Он в задумчивости почесал нос. – У нас есть три свободных дня до возвращения Терибула.
Олаф сел, сказал с достоинством:
– В этом письме ничего не говорится обо мне!
Владимир пожал плечами:
– Могли предположить, что дикий свеон читать не умеет… и тем более что он не станет подглядывать в чужие письма.
Олаф налился тяжелой кровью, прорычал угрожающе:
– Это я дикий? Это я, сын конунга, почти год мну царьградских девок, и все еще неграмотный?
Владимир походил по комнате, шаги все убыстрялись, пока не ощутил, что вот-вот начнет бросаться на стены. Повернулся резко:
– Едем?
Олаф вытянул ноги на лавку, шпоры оставляли глубокие царапины на полированной поверхности.
– Нет, – ответил он твердо. – Ни за какие мешки золота! Даже за все золото мира. Вечером меня ждет кувшин вина и сладкотелая Елена. Я буду валяться в постели, нежнее которой не бывает, буду мять своими грубыми лапами нежное тело, слышать сладкие стоны. А ты хочешь, чтобы я все это покинул и поехал в холодную ночь проверять бабьи сказки?
Владимир подумал, кивнул:
– Ты прав. Забудем об этом.
Рано утром, еще не все звезды исчезли со светлеющего неба, они уже выехали за ворота Царьграда. Стремя к стремени, на отдохнувших конях.
Воздух был чист и свеж, чувствовалось близкое море. Солнце еще только поднималось, накаляя мир там, на востоке, а здесь над остывшей за ночь землей нависало такое же холодное синее небо.
Ехали молча, Владимир подумал смятенно, что даже ради простой прогулки стоило выехать за ворота Царьграда. Он, как прибыл и нанялся на службу, даже самого Царьграда толком не видел. За вечер весь не обойдешь, а дня три кряду еще не выпадало. Сейчас же перед ним начала открываться та часть Римской империи, которую лишь представлял смутно, но не видел!
Страна выглядела созданной богами для себя и своих семей. Потом боги ушли, а может, и не все ушли, и эти сказочные края первыми захватили проклятые и хитрые ромеи. А волхвы еще говорят, что Славия, где народились все славянские племена, – это упавший из вирия кусок самой плодородной и богатой земли! И что арии, они же славяне, и есть люди небес, ибо вышли из ария-вирия. Хорошо так говорить, кто дальше своего огорода не ездил! Поглядели бы на эти земли, прикусили бы языки…
Или сказали бы другое, внезапно пришла мысль. Они люди небес, а живут в северных краях, где зима длится полгода, а здесь гадкие ромешки владеют такими землями! Надоть отнять…
Олаф ехал нахмуренный, мрачно зыркал по сторонам. Его тоже одолевали мысли. Знать бы какие, подумал Владимир. Раньше отважный викинг не очень-то задумывался.
Кони прошли по узкой дорожке вдоль ручья, поднялись на пологий холм. Олаф вскрикнул от восторга, а Владимир задержал дыхание. Это в самом деле страна богов!
В открывшейся долине ярко и сочно зеленела оливковая роща, виднелись крыши крохотных домиков. Между деревьями на веревках сушилось белье. В лужах лежали буйволы. Но на другой стороне долины поднимались белоснежные колонны древних дворцов! Их размеры были огромны, а камень прекрасен и удивителен…
Кони весело сбежали с холма, Олаф пустил своего через заросли, чтобы увидеть древние развалины вблизи. Сохранились остатки стен, величественные толстые колонны, мраморные полы с удивительными рисунками. Солнце играло на цветных изразцах, на остатках стен сохранились даже куски фресок. Сердце Владимира стучало учащенно, а дыхание вырывалось хрипло и мощно, как в битве. Неведомые чувства распирали грудь, он смотрел во все глаза и чувствовал, как наворачиваются слезы. Здесь жили боги и герои, но какие злые силы погубили этот мир?
Впереди слышались тяжелые удары. Они выехали из-за торчащего обломка стены, Олаф внезапно выругался. Два бедно одетых селянина усердно били молотами по лежащей на земле статуе из белоснежного мрамора. У Владимира дух захватило от неземной красоты: женщина и в мраморе сохранила черты, от которых защемило сердце.
Олаф рявкнул зло, ладонь звучно хлопнула по рукояти меча:
– Что творите, сволочи?
Оба крестьянина отшатнулись, со страхом смотрели на огромных воинов, закованных в доспехи императорской гвардии. Оба были в лохмотьях, истощенные, с желтой болезненной кожей. Один простер умоляюще руки:
– Благородные воины!.. Это же мрамор!.. Мы его разбиваем, толчем и пережигаем в известь… А известь
