вынырнувшее из кипящего молока, сейчас словно окунулось в прорубь. Сердце билось все медленнее, слабее, жизнь начала вытекать из тела, как из пробитого каленой стрелой бурдюка с вином.
Не сейчас, сказала она себе с усилием. Я уже часть этого народа. Я должна держаться… до конца.
Она заставила себя подняться, тяжелые ноги кое-как донесли до полога. Пальцы ухватились за край полотна, некоторое время отдыхала, а когда сумела откинуть полог, дыхание вырвалось из груди как от удара. Сердце дрогнуло снова, теперь – от невольного восторга.
Русы спускались по легкому склону, и она охватила всю сотню одним взглядом. Несмотря на холодное утро, все, как один, идут обнаженные до пояса, одинаковые в своей мощи, рослые и могучие. Почти все с топорами, но она видела и дубины, палицы, секиры. На широких поясах блестят отполированными рукоятями длинные широкие ножи.
Они шли нестройной толпой, веселые, толкались, подставляли друг другу ножку, звучно шлепали широкими ладонями по необъятным спинам, крепким как скалы, обтянутым огрубевшей за время скитаний кожей. Их зубы блестели на солнце, белые как первый снег, по-волчьи острые, чистые и здоровые, а синие глаза смеялись в предвкушении грозного веселья мужчин.
Завидев своего молодого князя, дружно вскрикнули, земля дрогнула, а птицы в небе закричали в страхе и заметались, теряя перья.
Она спросила дрожащим голоском:
– Они… такие же сумасшедшие?
Рус оглянулся с удивлением, что-то прочел в ее глазах, раскатисто засмеялся:
– Такие!
– Но даже легкий доспех сохранил бы многим жизни! Ты должен им велеть…
Рус с удовольствием следил за приближающимися героями. Сказал со странной ноткой:
– Жизнь дороже, когда вот так… Чувствуешь ярче, любишь, ненавидишь, живешь. Сбереженная ценой бесчестья жизнь…
Она прервала зло, едва не срываясь на крик:
– Какое бесчестье – надеть доспехи?
– Нет бесчестья, – согласился он. – Но в этом я не могу приказывать людям. Когда-то боги одному из моих прародителей предложили на выбор: либо долгая жизнь в тиши и безвестности, либо короткая, но со славой. Ты понимаешь, какую он выбрал. И если боги такое же предлагали иудеям, то те наверняка выбрали другое. Мы настолько разные, что нашим народам будет тесно, даже если останемся единственными на всем необъятном белом свете!
Она задушенно охнула, когда его руки снова сжали ее плечи, ударилась о твердую грудь, горячие губы, запах его кожи, и вот она уже смотрит в его могучую спину, земля подрагивает под шагами тяжелых русов, а он уходит, его обнимают, и вот уже он впереди, молодой и грозный, как языческий бог карающего солнца.
Лютая боль, что последние дни терзала грудь, стала такой острой, что в глазах потемнело. Только не упасть, напомнила она себе. Пусть не видят, что ей плохо.
Она нашла силы вскинуть руку в прощании, потом вернулась в шатер. Ложе поплыло навстречу. Она упала рядом, полежала, борясь с болью. Рус знает, что ее не будет среди зрителей. Она не сможет видеть, как падают убитые, потому что ее народ сейчас по обе стороны столба. И каждый разящий удар меча – это удар в ее сердце.
Навстречу шагающим русам страшно и неотвратимо наползала багрово-сизая туча. Края хищно загибались, из нее бог воинов Перун метал в землю золотой огонь, а искры воспламеняли деревья, и без того желтые, оранжевые, красные, иные уже почти голые, сбросившие листву под ноги.
Корнило, что пока шел рядом с Русом, начал поглядывать тревожно. Пробормотал:
– Туча навстречу… Если бы следом за нами – другое дело… Но если навстречу, да еще такая…
Сердце Руса колотилось радостно и мощно. Трусливый волхв не умеет истолковывать знаки, посылаемые богами, но если их умел истолковывать Чех, старший сын Пана, то умеет и Рус, такой же князь и такой же вождь!
– Если бы в спину, – фыркнул он пренебрежительно, – то как бы мы узрели? А так боги посылают нам добрый знак. Чтобы видели, сколько чужой крови прольем, сколько трупов врага бросим под ноги – вон целые горы!
Корнило умолк, озадаченный. В глазах появилось сомнение, а на Руса поглядывал с почтительным уважением. А Рус ступал уверенный, растерявший все сомнения, тело вздрагивало в радостном нетерпении.
– Где Бугай? – спросил он. – Или он ползет на четвереньках в заднем ряду?
Дружно ржали, а Ерш крикнул знающе:
– Там же, где и Моряна!
– Где? – не понял Рус.
– В веси, вестимо, – ответил Ерш чересчур печальным голосом. – Мол, шатров у них нет, а у костра уже бока болят спать. Ну, не совсем бока, скорее – коленки…
Кто-то вскрикнул задорно:
– Коленки?
– Ну да. У Бугая. А у Моряны – ягодицы. Кто знает, почему мы к горячей печке становимся передом, чтобы погреться, а бабы – задом?
Снова заржали, Рус ощутил, что и сам поневоле прислушивается с интересом.
