Соломону он вообще показался человеком, вырезанным из темного дуба. Мышцы выглядели такими же плотными, как ствол дуба, и понятно было, почему стрелы не сумели проклюнуть глубоко. Он был тверд, как наплыв на дереве, которое не всякий топор возьмет, да и тот, который возьмет, вскоре затупится или выщербится.

Он посмотрел на Руса, затем на Соломона, раздвинул ­губы:

– Кто из вас… гр… гр… конязь…

Речь его была рычащей, но Рус, к своему удивлению, улавливал значение слов. Соломон развел руками, он вслушивался, но смысл, судя по его лицу, пока что ускользал.

– Конязь чего? – переспросил Рус.

Молодой богатырь прорычал что-то на своем языке, лицо мучительно кривилось, говорить ему было трудно, словно всю жизнь провел в лесу с медведями:

– Кто из вас…конязь народа?.. А, зрю, зрю…

Он кивнул Русу как воин воину, а Соломону поклонился как старшему в роде. Соломон ответил на поклон, спросил осторожно:

– Что привело тебя, юноша?

Теперь воин морщил лицо, вслушивался, а потом широкое лицо расплылось в улыбке.

– Дед… дед…

Он умолк, полагая, что сказал все. Рус спросил:

– Что дед? Послал дед?

– Послал, – подтвердил воин радостно. – Дед… почти дед. Ну… дед деда.

Соломон пожевал губами:

– Правильно, старших надо уважать. А что он сказал на дорогу?

Рус не успел пояснить, что дед деда вряд ли успел бы что-то сказать, дед деда зовется пращуром, а воин рыкнул, проговорил с трудом, для него ломать деревья и ворочать глыбы было явно легче, чем оформлять мысли в слова.

– Он сказал… пойди и мри.

Соломон раскрыл рот, даже Рус насторожился, смотрел непонимающе. Молодой воин был полон жизни, в нем чувствовался могучий дух, который не позволяет умирать, даже если ты утыкан стрелами, как еж иглами, если даже иссечен топорами, а кровь из дыр хлещет струями.

– Я не совсем тебя понял, – пробормотал Соломон. – Почему?

– Моя жизнь, – рыкнул воин, – твоя.

– Ну, – сказал Соломон осторожненько, – мы даже не виделись.

Воин страшно улыбнулся, показал желтые крупные, как у коня, зубы:

– Зато виделись с дедом деда.

– Как звали твоего пращура?

– Мосл.

Соломон долго морщил лоб, кряхтел, вспоминая, наконец беспомощно развел руками:

– Прости, все равно ничего не пойму.

Рус сказал настойчиво:

– Расскажи мне. Если я пойму, то перескажу.

Глаза воина были оценивающие, даже прицельные. Рус хорошо знал этот взгляд. Все мужчины при встрече обмениваются ревнивыми взорами, сразу прикидывая, кто выше, шире в плечах, тяжелее, у кого сильнее вздуты мускулы, белее зубы, у кого боевых шрамов больше, но этот смотрит так, будто уже знает, что драться придется именно с ним, и уже заранее выискивает слабые места.

Соломон лишь пожимал плечами, вздымал брови, и воин поневоле повернулся к Русу. Речь его была тяжела, временами наступали глубокие провалы, где Рус не понимал ни слова. Воин сам справлялся с речью с трудом, и Рус в конце концов понял, что он в самом деле живет где-то в дремучем лесу, их семья кормится охотой на дикого зверя.

Когда воин умолк, вконец обессилев, на лбу повисли крупные капли пота, Рус озадаченно повернулся к Соломону:

– Слушай меня, волхв… или ребе, если тебе так удобнее. Из того, что я понял, люди твоего народа однажды спасли жизнь деду его деда. Ему не повезло, когда, убив исполинского медведя, он вложил меч в ножны, а тут неожиданно напала еще и медведица… Он ее задавил голыми руками, но она ему сломала ногу и подрала так, что ему оставалось только умереть… Ничто не могло спасти его. Он это знал, и когда его подобрали люди твоего племени, он им так и сказал. Те все же принялись лечить, охотник долго хворал, иссох как скелет, но все же встал на ноги. Ему даже дали коня, дохленькую клячу, и он уехал. Я не понял почему. Наверное, ваши обычаи не понравились. Да и кому понравятся? Словом, на днях они с какой-то горы увидели пламя пожаров… Они послали этого бравого воина.

Соломон беспомощно помигал выцветшими ресницами:

– Я все равно не понял его. Почему надо умереть?

Рус терпеливо растолковывал, а воин стоял рядом, внимательно слушал. Речь Руса нравилась, кивал.