Он услышал стук копыт на улице, но это проползла усталая и потная лошадь, волоча двуколку, на которой скорчился человек, накрывшись, как саваном, куском белого полотна. Еще далеко впереди кто-то перебежал торопливо улицу, а так все попрятались в тени домов, под сенью деревьев, в прохладу портиков и колонн.

Лишь ближе к городскому рынку начали появляться люди. Он вздохнул с облегчением, на самой площади людно, стоит привычный гвалт, торговля идет при любой погоде, деловые люди не любят терять прибыль.

Он продал головки сыра непривычно быстро, от злости на огречившихся соотечественников даже не торговался, так же быстро купил необходимое для жизни в деревне, чего не сделаешь там, на месте, тут же начал собираться в обратный путь.

– Переночуй, – предложил ему старый торговец Ашкенай, с которым Мататьягу уже много лет имел дело, – за постой ничего не возьму по старой дружбе.

– Тебя как зовут? – спросил Мататьягу.

– Диомед…

Мататьягу удержался, чтобы не плюнуть ему под ноги, но на лице отразилось нечто, торговец сказал торопливо:

– Да знаешь, как-то удобнее с этими именами. И вообще… греческий язык богаче, в нем больше слов для торгового человека.

Мататьяну прорычал:

– Так бери эти слова! Бери!.. И делай их нашими. А ты… ты сам становишься греком!

Он быстро взнуздал ослика, загрузил тележку. Ашкенай сказал вдогонку:

– Стоит ли ехать на ночь глядя?.. Еще волки нападут.

– Все, что Господь делает, – ответил Мататьягу сурово, – он делает к лучшему.

Оба помолчали, разом вспомнили притчу о мудреце Акиву, который путешествовал на ослике, проповедуя истину. С ним был только петух, который будил его для утренней молитвы, а кормили и поили мудреца в тех селениях, где он останавливался на ночь.

Но однажды в одном селении его слушать не стали и грубо вытолкали прочь. Он вздохнул и сказал: «Все, что Господь делает, делает к лучшему», пустился в ночь, а там на обочине дороги близ селения и заночевал, разжегши факел и пустив ослика щипать травку. Но подул холодный ветер, факел затрепетал и погас. Мудрец вздохнул и сказал: «Все, что Бог делает, делает к лучшему». Затем в ночи послышался львиный рык и предсмертный вскрик ослика. Мудрец прошептал: «Все, что Господь делает, делает к лучшему». А чуть позже всполошенно вскрикнул петух, зашелестела трава, и мудрец успел увидеть в проблеске между тучами, что лиса утаскивает петуха.

Он пробормотал «Все, что Господь делает, все – к лучшему», лег спать. Сквозь сон слышал, как неподалеку топали тысячи подкованных сапог, но лишь утром, когда проснулся, увидел вдали сожженное село, откуда его изгнали, ни души, все убиты. И понял, что, останься он в селе или заночуй у обочины, где его выдал бы свет факела, крик осла или кукареканье, – его убили бы, как и остальных. Никто не должен видеть, куда направляются войска.

Так что в самом деле все, что делает Бог, он делает к лучшему, нужно только это замечать.

Мататьягу коротко взглянул на торговца, тот морщится, но не спорит из деликатности и нежелания терять постоянного клиента. Ослик нетерпеливо переступил копытцами, Мататьягу сделал короткий жест прощания и вывел тележку с осликом на улицу.

Багровый диск огромного солнца медленно сползает к горизонту, темные тени побежали по накаленной земле. Вершины гор вспыхнули золотым огнем, темные деревья затихли, ветви перестали двигаться, даже листья застыли, словно впали в глубокий сон.

Под копытами звонко стучат прогретые солнцем дорожные камни, от высоких стен из белого мрамора веет теплом, что еще долго будет нагревать окружающий воздух.

Он видел, как в доме впереди зажегся светильник, спустя пару минут вышла женщина в очень коротком платье, открывающем ее ноги до середины бедра: неслыханное святотатство для иудейской женщины, однако в этом квартале уже почти все иудеи приняли эллинский образ жизни, никто не бросит камень.

Он невольно следил взглядом, как женщина быстро прошла вдоль домов, щеки пылают, глаза блестят, высокая грудь часто вздымается в такт частому дыханию. Безотчетно проводил ее взглядом, откровенно любуясь такой неиудейской походкой, их женщины должны ходить робко и приниженно, ведь они не равны мужчинам, и каждый иудей начинает день с благодарственной молитвы, что Господь не сделал его рабом или женщиной.

Ровная прямая спина, тугой узел черных волос на затылке, поясок плотно стягивает талию, подчеркивая почти девичью фигуру, донесся мягкий перезвон ножных браслетов, и женщина исчезла за темными оливами.

На тайное свидание, подумал он хмуро. Замужняя, пользуется временной отлучкой мужа. Сколько ни говори, что это плохо, но такие вот пустячки придают остроту жизни, украшают вообще-то скучную жизнь мужчин и женщин, заставляя их после таких встреч быть друг к другу еще более нежными, словно замазывая провинности.

И если иудейская религия осуждает такое поведение, то греческая оправдывает и даже воспевает, находя в этом отвагу, смелость, умение не смиряться перед древними догмами…

Эта проклятая эллинизация сперва коснулась языка, манер, привычек, обычаев, затем стала менять мораль, этику, религию евреев.

Практически все городское население Иудеи перешло на греческий язык, такой богатый и гибкий, а свой язык остался только в дальних глухих деревнях в горах. Привычная одежда местного населения исчезла быстрее всего, все перешли на простые и удобные греческие туники. Более того, греческие слова вошли в религиозные книги сперва незаметно, потом запестрели часто-часто. Как бы сами по себе начали строиться греческие театры, школы, гимназии.