Мужу сообщала, что дома все в порядке. Дети учатся хорошо. Георгий по-прежнему рыбачит. А она — в доме управляется, по хозяйству хлопочет. Что ждут Бориса днем и ночью. Ни на минуту не забывая…

Письмо Грудневу было коротким. В нем, как и решили, ни словом не обмолвились о том, что благодаря ему — Семену, живет Клавдия дома. Что успел он ее вытащить, в считанные минуты опередив беду.

Едва вернулась домой, почтальон телеграмму принесла. Из Москвы. От Груднева. Короткую, как молния:

— Завтра буду в Батуми. Груднев.

Георгий, прочитав телеграмму, растерялся. Впервые остался дома, приготовиться к встрече.

Тот и впрямь приехал. Стукнул в калитку, вошел спешно, сразу в дом. К столу не присев, предложил Георгию разговор наедине, с глазу на глаз:

— Я в Батуми два дня буду. По делам меня сюда прислали. В командировку. Попросили вернуться в органы. Хоть на время. Помочь. Так что не до отдыха. Врубаешься, Георгий?

— Нет покуда, — признался старик честно.

— Сталин болен. Чистка началась. В органах. Скоро перемены начнутся. Очень серьезные. Ты о том пока помалкивай. Знай одно, недолго ждать осталось. Расстрелы отменены. Уже и замены в правительстве готовятся. Это враз почуяли. Перестали «воронки» по ночам рыскать.

— Нас беда не миновала, — отмахнулся дед. И добавил с горечью: — Может, на его место поставят супостата еще лютей…

— Теперь уж нет. И Бориса дождешься. На Сахалин комиссия поехала. С делами разбираться. Чекисты теперь обеспокоены. Ответ держать придется за все, что натворили.

— Эх, Сема! Разве тем что-то выправить или воротить в обрат? В покойного душу не вставят сызнова. И судимого не возвернуть в прошлое. Потому не будет веры вам от люду. И пережитое не забудется, не простится…

— Все верно, Георгий. Каждому — по заслугам. А мне — стыдиться нечего. К тебе я — на минуту. Предупредил, чтоб легче жилось, спокойнее ожидал бы ты своего Бориса…

Георгий рассказал Клаве о разговоре с Семеном, та, в отличие от старика, обрадовалась. Собрала посылку Борису, отправила, приложив записку.

В доме со временем забывался тот страшный день. За делами и заботами незаметно шло время. Теперь уже и мальчишки самостоятельными стали. Сами ходили В школу. Без напоминаний делали уроки. Помогали в саду, на участке. А старшего внука, Андрея, Георгий стал брать с собою в море. Уговорил мальчишка, упросил деда, и тот согласился, хотя и не сразу, взять парнишку в помощники.

В море, когда дед закидывал сеть, приходилось выждать время, пока рыба наберется и сети, отяжелев, уйдут вниз.

Вот тогда и разговорился Георгий с Андрюшкой. Невзначай. Слово за слово. Раньше не рисковал заводить с мальчишкой серьезные разговоры, не хотел будить память.

— Я после семилетки работать буду. Не пойду больше в школу, — ответил на вопрос деда, не кривя душой.

— Пошто так? Иль в голоде маешься? Одеть, обуть нечего? Нужда заела? — удивился Георгий и строго глянул на Андрея. Тот не отвел глаза. Не смолчал.

— Не в том дело. В школе всю душу измучили. Не только мне. Каждый день говорят о трудностях страны, какой вред нанесли ей вредители, враги народа и буржуазные агенты. А я до сих пор помню, как отец работал в колхозе. Вставал рано, возвращался поздно. Чтоб все успеть, нигде не опоздать. Его все хвалили за то, что он вместе с председателем Самойловым колхоз из голода вытащил. На ноги поставил. Никто их врагами не считал. Наоборот. И вдруг в один день все переменилось. Такое разве бывает? А учительница по истории говорит о врагах народа — сама на меня смотрит. Я же вижу, понимаю, кого имеет в виду. Разве не обидно?

— Ты не для ней, для себя в школу ходишь. Мало что дура сбрехнет. У ней в башке, окромя перхоти, ничего не водится.

— Вот именно, чему такая научит? — поймал старика на слове.

— Другие есть. Она не единый свет в окне.

— Тогда слушай. Нас заставили учить песню: «Вихри враждебные веют над нами». А там слова есть — в бой роковой мы вступили с врагами… И притом уже весь класс надо мной смеется. А иные и кулаки в ход пускают, на перемене. Кучей наваливаются. Мамка ругается, что я весь порванный и грязный из школы возвращаюсь, а что могу сделать? Не стану же ей жаловаться. Только расстрою ее. Молчу.

— А учителя что ж? Иль бельма посеяли?

— Кто же, как не они, весь класс на меня травят? Когда нас молотят, они делают вид, что ничего не замечают.

— Погоди, Андрюха, чую, недолго им осталось изгаляться. Скоро и наш час пробьет.

— Я не потому хочу уйти из школы, что отбиваться надоело. Ничего она мне не дает. А время жаль, — сказал по-взрослому. И предложил: — Петька наш тоже, как я. И Алешка… Я этот год доучусь и пойду в мореходку. На капитана выучусь. Всю землю увижу, везде побываю…

— Поостынь, Андрюшка. Послухай меня. Покуда отец в тюрьме, не возьмут тебя в мореходку. Заруби это себе. Оттого придержат, что возвели на Бориса всякого. А капитаны всюду ходят. И за границу, спаси тебя от нее Господь. Но тебе ее не увидеть, покуда отца не ослобонят…

Мальчишка враз сник, приуныл.

— Потому учись покуда. Что ж ты за мужик, коль бояться не отвык своих сверстников? Капитаны страха не ведают. А покуда учишься, может статься, времена поменяются. И гонители твои, нынешние, сами станут гонимыми.

— Нет, не хочу я, не стану, как они, скопом на одного. Мне и без них больно. Свое будет помниться. Потому их беде радоваться не стану. Человек в горе слабый. Добивать его — подло. Даже мальчишкам. Ведь нам мужиками надо становиться.

Георгий порадовался в душе. Правильно соображает Андрей.

— Если в мореходку не возьмут, пойду в матросы, на пароход. Чем в школе время изводить, выучусь на дизели-

ста, чтоб уметь судном управлять, — мечтал вслух парнишка, вытаскивая улов в лодку.

И вдруг услышал, как с берега их окликают. Оглянулся, увидел мать, указал на нее старику. Тот с испуга сети ухватил разом. В лодку забросил и повернул к берегу.

— Посылка вернулась. Та, какую я Борису отправляла. В извещении отметка — получатель выбыл. Куда он выбыл? — тряслась баба осиновым листом.

— Может, домой его отпустили? — тихо сказал Андрей.

— Посылка обратно месяц шла. За это время пять раз вернуться мог.

— Чего, дуреха, ревешь? Погоди! Живого не оплакивай! — одергивал Георгий дочку, но та не могла успокоиться.

— Наверное, отправили туда, где ни одна правда его не сыщет. Вот тебе и поменялись времена к лучшему. Нет теперь расстрелов, их мученьями заменили, — тряслись плечи женщины.

— Покуда точно ничего не знаем, лишнего не болтай. Вот-вот прояснится, куда Борис делся. Этот не пропадет. Да и дело его на контроле.

— От контроля и упрятали. Подальше. Чтоб никто его не смог вытащить.

— Мам, не надо! Если бы так, прятать не стали. Наш отец не один. Тут что-то не то, на что ты подозреваешь. Может, с Сахалина увезли? Там же погранзона. А он по политической статье. Вот и испугались там держать. Перевезут в другое место. На материк. И мы съездим к нему.

— Столько времени не боялись. А тут испугались его? Что ты придумал? — оборвала Клавдия сына. А через неделю и впрямь получила письмо из Сибири.

Пока дождалась его, чего не передумала. Следом из прокуратуры сообщение пришло, что дело Бориса Абаева послано в коллегию для проверки обоснованности предъявленного обвинения. В этом же сообщении было сказано, что прокуратура Союза внесла протест по поводу незаконного ареста и судимости Бориса Абаева…

Клавдия, собравшаяся было ехать к мужу на свидание в Сибирь, сразу поняла, что не стоит торопиться в дорогу. Решение коллегии может опередить ее, и она с мужем разминется в пути.