откуда он узнал, что у нее случилась беда?

— Чего остолбенела? Иль сбрешешь, что все хорошо? Тогда б ты у меня не появилась! К родителям не только ты, все дети приходят с больной задницей, когда в нее жареный петух клюнул. Вон и Алик с Людкой намедни приходили — за деньгами. Тебе, я знаю, не деньги нужны. Что-то покруче стряслось. Иначе не размазывала сопли на морде. Иль не прав? — усмехнулся Тихон.

Маргарита едва заметно кивнула головой и разревелась отчаянно.

— Ну, успокойся, малышка моя. Не вой, не рви душу себе и мне. Что там у тебя не сладилось? Отчего из Москвы сбегла? От кого? — обнял Ритку, погладил голову, дрожащие плечи.

— Не могу я больше жить, не хочу. И к тебе не стоило приезжать. Струсила, дура! Вышла в тамбур, чтоб головой под колеса поезда, да испугалась чего-то! А надо было! И все было бы кончено!

— Зачем под поезд? Вот это грех! Жить надо! — тряхнул за плечи и, повернув к себе лицом, спросил: — Так что гложет?

— Беременна я, отец!

— И что с того? На то ты в свет пущена, чтоб род людской продолжать!

— А мать меня из дома выгнала. Сказала, чтоб с ребенком на глаза им не показывалась. Что опозорила их. Велела аборт сделать. Но врачи в больнице — отказались. Она хотела отвести в частный кабинет к гинекологу, но я не пошла, не согласилась. Я не хочу его убивать. Я не виновата, что он погиб! — заревела так, что Тихон испугался:

— Кто погиб? Ты о ком это, Ритка?

— О том, от кого ребенок! Он в Чечне погиб! Поехал по контракту на три месяца. За десять дней до возвращения — убили Тимку. Я уже все приготовила к встрече. Он знал о малыше, просил оставить, не губить его. Я слово дала. А он погиб! Мы собирались пожениться после его возвращения.

А нас смерть обвенчала. Когда мать узнала, что я беременна, она прокляла Тимку. Он тогда еще был жив. Потом она прокляла нашего малыша, а после и меня… Я не могла больше жить с нею! Это из-за нее он погиб, и наш малыш остался сиротой. Из-за ее проклятия я одна осталась. Я ненавижу ее. Она убийца!

— Тихо, Ритка, угомонись, присядь, успокойся. Откуда знаешь, что погиб твой Тимка?

— Друзья его сказали. Да и официальное сообщение есть, от командира взвода, — сказала, выдохнув тугой комок.

— А чем же Тимка матери не угодил?

— Рылом не вышел. Родители да и сам из простых людей, без должностей, званий, без связей и денег. Вот и взвилась. Мол, хватит в семье одной такой ошибки, и показывала на меня. Добавляла, что от любви только голожопые на свет плодятся.

А больше ничего. Что лучше она меня своими руками задавит, чем отдаст за Тимку. Она присмотрела мне совсем другого. Из высшего общества! Он вдовец! Ему пятьдесят! Он обеспечен! Есть квартира, дача и машина! Но его сын старше меня на восемь лет! А мать за то, что я отказалась от этого предложения, надавала мне по морде!

— Свинья — не баба! Была дурой, ею и осталась! — не выдержал Тихон. И добавил сквозь зубы: — Свое вспомнила б! Тоже мне интеллигентка! Семью на старика променяла. Все о себе заботилась. Для себя жила. И нынче… Опять за свое, лишь бы выгодно пристроить. А об душе подумала? Как жить с человеком, коль сердце к нему не лежит? Да и то правду сказать, на что тебе такой муж, какой в отцы годится? В лото с ним играть иль на завалинке прокисать в такие годы? Да и детей тебе надо. А об какой ребятне мечтать, если мужик сам скоро дедом станет?

— Так он уже дважды дед!

— Тем паче! На што такому молодая жена? Не-, хай по своим годам сыщет. А тебе и вовсе ни к чему головой в петлю лезть. Иль твоя расцвела, живя со стариканом?

— Да что ты? Гавкаются целыми днями, как собаки. Он от нее на дачу смывается. Она — к подругам, к косметологу, к массажисту. Вместе редко бывают. Спят не только врозь, даже по разным комнатам. И прежде чем войти, стучатся. Друг друга по отчеству зовут. Никакого тепла. Словно на цепи привязаны подневольно один к другому. И мне эту участь готовила, — плакала Рита.

— Ну а у твоего Тимки родня имеется?

— Только мать. Совсем больная. Она на пенсии. Живет скудно — в бараке у лимитчиков. Тимка хотел на квартиру заработать и жить всем вместе. Чтоб мать помогла, присмотрела ребенка, а мы работали б. Да не получилось. Деньги ей за Тимку выплатили. Она как с ума сошла. Пить стала. Меня принять отказалась. Мы с Тимкой не успели расписаться. Она и воспользовалась этим. Сказала мне: «Не знаю, кто тебе пузо набил. Сын ничего не говорил. А чужих растить не буду». Так вот и осталась, как муха в говне. Никому не нужна. И смерть не забирает.

— Перестань Тимку обижать! Ить дите носишь! Я покуда живой! Выходим, взрастим, не хнычь! Мать знает, куда ты делась?

— Нет! Выгнала. И прокляла обоих! Ей все равно, куда я денусь. Не придет и не вспомнит. Нет у нее сердца, — вздохнула Ритка.

— Ладно, обойдемся сами. Ты давай оглядись и начинай хозяйствовать. Дел хватит. С домом и огородом — не засидишься. А и мне заработать надо. На жизнь и для него, — кивнул на живот дочери.

Тихон теперь забыл об отдыхе. Работал с утра до ночи. Домой возвращался, когда на улице становилось совсем темно. Каждую копейку откладывал Для малыша. Но однажды простыл и решил отсидеться дома хотя бы в воскресение. Заранее попросился к Ульяне в баню, вздумал попариться с веником, квасным паром, чтоб хворь в один день из себя вышибить. С вечера Рита приготовила отцу белье. И только поставила перед Тихоном малиновый чай, как в дверь постучали. Чус, потянув носом, даже не гавкнул, поплелся под стол.

— Свои. Видать, соседи. Отвори, — попросил Риту отец. Сам сидел, кутаясь в душегрейку.

— Здравствуйте! — оглядел Риту художник Алексей. И, подойдя к хозяину, подал руку: — Я напротив вас живу.

— Знаю. Видел, — ответил Тихон, недоумевая, что пригнало к нему соседа в такое время.

— Много слышал о вас. Соседи, посоветовали поговорить с глазу на глаз.

— А что стряслось?

— Хочу в доме кое-что переделать. И вместо группки поставить камин. И русскую печь, какую вы дожили, заменить на обычную группку. Чтоб места меньше занимала. Тепло пойдет от камина. И в доме станет просторнее. Сколько это будет стоить, я заплачу.

— Я бы не против помочь соседу, но нынче захворал. К тому ж два заказа имею. Прежде тебя их получил, согласие дал. Там работы на десяток

дней. Когда сумею к тебе? Может, с кем другим договоришься? Имею знакомых печников. Могу подсказать, — предложил Тихон.

— Я подожду вас. Зачем чужих звать на нашу улицу. Я столько доброго наслышался. Да и не горит, чтоб в сей момент взяться. За это время завезу кирпич, песок, глину, все, что скажете. Как раз десяток дней уйдет, — оглянулся на Ритку и продолжил: — Давно хотел попросить о том, да то вас дома не было, то поздновато — неудобно в такое время беспокоить. Тут вижу — свет горит, заметил, что не спите. Вот и решился. Простите, если некстати, — откровенно разглядывал Ритку, та, робея, не знала, куда себя деть.

— Ты, сосед, попусту не извиняйся. Ничего худого не утворил. Садись вот лучше с нами, попей чайку, коль есть желание и время, — предложил хозяин, усмехнувшись, заметив взгляды художника на дочку.

Алешку не пришлось уговаривать. Он вскоре подсел к столу, пил чай, восторгался ароматом малины, хвалил Риткины оладьи. Разговор понемногу отошел от насущных забот — от каминов и печек к теме задушевной.

— Это верно сказывали тебе, што кажной избе тут я тепло дал. Смолоду, сызмальства тем свой хлеб зарабатывал и семью держал. Она немалой была. А вот теперь — вдвух с дочкой бедуем. День ко дню. Остальные редко навещают.

— Вы вдвоем. Уже не тоскливо и не одиноко. А я… Кругом один. Есть родня. Но мы не общаемся. Не понимаем друг друга. Они признают меня, когда я всем нужен. Стоит неприятности заглянуть в мои окна — родственники раньше всех отвернутся и забудут мое имя. Вот и теперь… Даже не здороваемся… — вздохнул Алексей.