но не сдержалась. Это был день рождения его сына. Мальчонке исполнилось восемь лет. У Дашки тогда не было детей. Они появились позже. Но в этот день она дала себе слово никогда больше не приходить к Кириллу. И напрасно. Через год она встретила его в роддоме. Именно он принимал у нее роды. Дарья сгорала от стыда. А Кирилл, как всегда, шутил, смеялся и говорил, что в городе все хулиганистые пацаны — его крестники. И, приняв Ванечку, сказал уверенно:

— А и твой — врачом будет! Уж и не знаю, каким именно, но станет моим коллегой! Раз я его принял, мы почти родня! Готовь, Даш, халат сыну, моим ассистентом станет.

Дарья радовалась каждому его обходу. Ждала. Хотя понимала, какая пропасть разделяет их. Ведь о ней, как о самогонщице, знал весь город. И он о том был наслышан.

Кирилл принял у нее Ольгу. Поздравлял ее и мужа. Сказав, что скоро он переходит из роддома работать в поликлинику, станет вести приемы, сможет консультировать ее на правах друга.

Их взгляды встретились на секунду. Как много он прочел в ее глазах, как равнодушен и безмятежен остался его взгляд.

Как ругала себя Дарья, уговаривая забыть его, выкинуть из сердца, но вычеркнуть из памяти так и не смогла. Может, именно потому безболезненно расставалась с мужьями. Кирилл, сам того не зная, продолжал жить в ее сердце самым первым, чистым и радостным чувством. Но неразделенным…

«Знал ли он? Догадывался? Кто ж знает? Но коль через годы, в лихую минуту, пришел ко мне, значит, понимал. Ведь не пошел к другим… Хотя кому такое расскажешь? — шевельнулась боль в душе. — А ведь я любила! И никогда не бросила б его… — Дарья стоит у окна, скупые слезинки скользнули из глаз по груди. Зовет Коленька. — Чего это я ударилась в молодость? Во, дура! Узнай про то Кирюшка, обмочился б со смеху. Вспомнила баба девичьи грезы!» — пристыдила саму себя и вновь окунулась с головой в ежедневные заботы.

— Мам! Ты посмотри, кого нам дядя Юра привез! — тормошит Иван, показывая полную корзинку цыплят. Сам Юрка войти не решился, остался во дворе. И ждал, когда Дарья выйдет благодарить его.

— На что нам эта морока? Иль дел других нет? Верни их немедля! Мне с ними возиться некогда. И Юрке здесь делать нечего. Пусть уходит, не срамит нас! — потребовала Дарья.

— Чего это ты? Клиентов сколько за день приходит и ништяк? А дядя Юра почему срамит? Чем он хуже всех? — не понял сын.

— Он не клиент. Такое дураку видно. Клиент пришел и тут же вышел. Юрка, что куча на огороде, торчит во дворе, пока не сгниет. Зачем нам сплетни?

— Я не могу ему такое сказать. Мы с ним друзья, — насупился сын.

Дарья вышла во двор с корзиной в руках:

— Послушай, хватит с меня твоих цыплячих ухаживаний! Не морочь голову мальцу конями и свиньями. Не сманивай его в деревню. Не поедем мы отсюда никуда. И замуж за тебя не пойду. Другого люблю! Понимаешь? Давно люблю. И не ходи! Не мешайся тут! Не позорь! Не хочу тебя! Пусть одна ночь будет с ним, но моя, чем жить с тобой. Я и так много лет жила с нелюбимыми. Уходи! Не зли. Ты найдешь себе. Может, тоже любить тебя станет! Но не навязывайся, не прилипай! Не приведись тебе жить в подвернувшихся и случайных. Ведь жизнь короткая! Не все в ней из выгоды, когда-то нужен праздник! Не мешай моему! Уходи!

Юрка тихо отступил от пискучей корзины, попятился к забору, нашарил калитку и, выйдя в нее, молча залез в телегу. Оглянувшись на Дарью, сказал тихо:

— Извини, прости меня, дуралея. Больше не приду.

«И чего я ему наплела, глупая башка? Размечталась про Кирилла! Ну где он, а где я? Не нужна ему даже на минуту. Что с того, коли в беде он ко мне пришел? Если б узнал, небось удивился б дури моей дремучей», — укоряла себя Дарья, возвращаясь в дом.

— Я Ольгу сегодня видел, мам! Она уезжает на море вместе со своими. Тебе привет передала. Просила не беспокоиться. У нее все прекрасно. Обещала после отдыха навестить нас…

— Где ты ее видел, сынок?

— Она со своим отцом в машине ехала. Может, и зашла к нам, если б я им не встретился. Так-то легче, передала через меня, и все на том. Но вряд ли придет, она уже чужая, — сопнул сын обиженно и очень удивился запоздалому гостю, робко стукнувшему в окно.

— Мам, я его не знаю! — выглянул сын. Дарья мигом вспыхнула.

— Кирилл! Что случилось? В такое время? Иль снова беда? — выскочила на крыльцо. — Входи! — позвала в дом встревоженно. — Что-то стряслось?

— Говорил со Свердловском. С сыном. Пришлось все рассказать ему. Думал, упрекать станет за слепоту мою. А он! Нет, ты веришь, велел вернуть тебе деньги. Решил продать свою машину. И сам рассчитается. Она, конечно, у него не новая. Как сам сказал, выработала резерв надежности, и он избавляется от нее без сожаления. Уже есть желающие. А мне посоветовал найти в себе тот самый запас прочности и удержаться в мужчинах. Не жалеть о мираже… — выдохнул гость и, достав из кармана деньги, протянул Дашке: — Я ведь хотел сказать, что высылаю. Ан, не пригодилось. А тебе спасибо за все, — поцеловал руку бабы, та от неожиданности вздрогнула. И, обняв его за шею, сказала:

— Не забывай меня. Сам не знаешь, как помог мне выжить в этой жизни. Пусть ты никогда не любил, зато я… Теперь сам знаешь, как болит безответная, даже через годы. Я всегда тебя помнила. Хотя юность давно минула. Но если б не она, как дожить, как дотянуть до дня сегодняшнего, если и теперь в нем лишь ты — один…

— Даша, Дарьюшка! Прости мою слепоту. Ведь искал мечту за синими морями, в поднебесье и в глубине. А ты была совсем рядом. Так близко и так далеко, что, обманувшись однажды, потерял все тепло и веру. Глупый мираж принял за любовь. А нынче — нет тепла. Дай отойти от холода. Дай поверить, что до финиша есть запас. Так сказал даже сын. Может, сумеем мы вернуть свою весну? Ту самую! Помнишь карусель? Я попытаюсь снова остановить ее. Ты только немного погоди, — взял Дарьину руку в свои ладони и сказал тихо: — Мы совсем не старые. Кто умеет любить, тот не стареет. Дай мне заново поверить в это…

Лехой его звали даже дети, хотя его ровесники давно имели детей и семьи. Этот человек жил одиноко и тихо, ни с кем не знакомясь и не ругаясь.

Соседи знали о нем очень мало. Лишь имя, какое назвал, и то, что переехал он в этот дом, отдал за него свою благоустроенную квартиру в центре города.

Прежние хозяева-старики устали от огорода и сада, от забот с постоянными ремонтами дома, на какие не хватало ни пенсии, ни здоровья. Да и общенья захотелось постоянного. Ведь в многоквартирном доме стоит двери открыть на лестничную площадку, соседи пчелиным роем обсядут. Здесь же, в своем доме, тишина… Никто не побеспокоится и не придет, коль не дашь повод.

Леха очень дорожил своим покоем и, не только соседей впустить, сам крайне редко выходил из дома.

Он наслаждался тишиной, отдыхал, лечил покоем душу и любил слушать в открытом окне соловьиные трели. Леха гасил свет в доме и долго вслушивался в ровное, безмятежное дыхание весны.

Человек устал от бешеного ритма жизни города. Он с самого рожденья жил в благоустроенной квартире — в самом центре, и каждая прожитая им минута была на виду и на слуху окружения. Другие — смирились и привыкли. Перестали обращать внимание на всех. Леха не мог. Тяга к уединению и одиночеству проснулась жгучей потребностью, конечно, не без причин.

Леха долго был таким, как все. С тою лишь разницей, что не умел быстро забывать обиды. Их он помнил даже ночами и ворочался от того, что получил их незаслуженно.

Зато теперь его никто не называл синим чулком и не крутил пальцами у виска, не смеялся над человеком в лицо.

Лешка словно получил бессрочный отпуск о бездушного непонимания, любопытства и пере судов.

Едва переехав в дом, он принялся обустраивать его на свой лад и первым делом повесил на окна