Макарычу стало неловко от этих слов. А тот, что со шрамом, словно вспоминая что-то, глядя в огонь, продолжал:
Ты меня ждешь
И у детской кроватки не спишь,
А поэтому знаю, со мной
Ничего не случится.
—
Так у нево дите?
—
Сын где-то. Жену убили. Мальчонку ищет,
одними губами ответил Колька.
—
А што с им стряслось на хронте?
—
В голову ранило осколком.
—
Матерь Божия, заступница! Эдакай молодой.
Колька приложил палец к губам, попросил помолчать.
Макарыч смотрел на ребят. Видел их виски, тронутые сединой. Тот, что на войне потерял руку, старался незаметно спрятать полупустой рукав рубашки. О чем он думал? В воспаленных глазах застыло какое-то воспоминание. Вот он отполз от костра в темноту, и долго-долго там, неподалеку, высвечивал огонек дрожавшие губы.
«Вот ужо и вас опалила судьбина. Могильнай пепел исхолодил. За што жа так-та? Разе повинны в чем пред Господом? Почитай, не всяк мужик эдакое стерпел. Ишо и человеком остался, — думал Макарыч, глядя на парня со шрамом. — Я-то, колода гнилая, ишо серчать на их удумал, уйтить хотел. Оне жа, глядишь, не зря не схотели мине с собой брать. Штоб не видил я, как им приходитца».
Когда все разошлись по палаткам, Колька позвал Макарыча. И там, вдали от всех, поведал ему короткую историю отряда. После которой тот долго ворочался, не мог уснуть.
Да, Колька оказался в отряде единственным, кого война обошла. Об остальных парень говорил так, как никогда ни о ком не рассказывал:
—
Познакомился я с ними случайно. За месяц до отправки по направлениям. Они-то мне и сказали, что им в отряд человека надо. А потом учитель мой из техникума посоветовал к ним…
Парень помолчал. Чему-то улыбался. Вспоминал. Макарыч ждал.
—
Я поначалу козырем ходил около них. Мол, вся грудь в елках. Что-что, а тайгу лучше себя
знаю. Сыном потомственного охотника величался. О тайге им рассказывал. Страху пытался напустить. Да только в первую ночь, когда спать стали ложиться, глянул, а у Андрея вся спина в рубцах. Да в шрамах. Сапоги стянул, а вместо ноги деревяшка. Протез. Спросил, а он усмехнулся и говорит: «Подростком в уссурийской тайге вместе с дедом женьшень искали. Там на тигра нарвались. А ногу в войну отчекрыжило». Боялся, что из-за нее в тайгу вернуться не сможет. Ну, а Мишка-рыжий, его лимонкой зовут. За то, что круглый такой, ему и вовсе не повезло. На фронт добровольцем ушел. Семнадцати не было. Сквозное в легкие получил. И теперь, как непогода, кровью исходит. В отряд пришел потому, что до войны в геологическом техникуме учился. Так что все они тайгу знают не хуже меня. Л в жизни куда больше повидали. Родни нет у них. Я баловень по сравнению с ними. Не сразу они открылись. Мне за свое бахвальство потом в глаза стыдно было смотреть.
—
То не твоя вина, што на хронт не попал.
Можа, тибе и не то доведетца спытать. Так много люду сгинуло. А уж здравия и тово боле полишились. Мине не мене тваво кажнаво жаль. Все ж знай наперед: седни ево судьбина ударила, взавтре тибе и ношибче могеть зашибить. Потому особливо в тайге надоть друг дружку беречь.
—
Они меня уже сберегли.
—
А че приключилось?
—
В воронку затянуло. Чуть не утонул.
—
Иде?
—
На Черной.
—
Как жа ты?
—
На лодке перекинулся.
—
Один?
—
Если б один, не сидел бы сейчас с тобой.
—
Хто ж подмог?
—
Андрей.
—
Дай Бог ему здравия… Вдругорядь пооглядней будь.
—
Теперь уже вряд ли так случится. Обещают со дня на день вышку дать.
—
За што жа? Колька? Чево сотворил?! —
побелел Макарыч.
—
Ничего не сделал. А ты про что?
—
А на што вышку вам дають?
—
Бурить. Буровую вышку.
—
Тьфу! Ох, бес побери. Я про другую
вышку-то помыслил.
—
Да что ты? — рассмеялся Колька, поняв,
чего испугался Макарыч. — Бурить скоро будем. Ты хоть придешь посмотреть?
—
Я ишо хрещанай. Лишний грех на душу брать не стану.
—
Какой же это грех? Ты грибы тоже из
земли
берешь. Так и мы.
—
Грибы-то мине сама тайга даеть. За ими в земь не лезу, как вы удумали.
—
Так то нефть. Ее кружкой не черпнешь. Да
и
на каторге ты уголь из земли брал. Из карьера.
—
То не своей волей. Нехай ба ведмеди ево
ели.
Кабы не каторга, я ба тот карьер и смотреть не стал ба!
—
Не сердись
отец. Не хочешь, не приходи.
—
Можа, и добирусь. Но не на вышку. Я под
ей
три раза был. А тибе изведать станетца… Доберусь.
—
Ты мне ни разу не говорил, что под
расстрелом был.
—
То долгая байка.
—
Нам спешить некуда.
Макарыч опустил голову, ломал в руках хрупкую ветку.
—
Чево тибе? Мине и годов-то ужо нимало. Грехов поболе, чем мошкары в тайге. Нешто припомнишь. Ежли их собрать, да зараз, я, почитай, худче всякой нечисти. За все нынче крест несу и ответ держать стану, кады кончусь.
—
Неужели столько грехов у тебя?
—
Больно много набралось. С эдаким земля не примет. Так и останетца моя душа бесхознай. От ей сам сатана отрекетца. Мине ж смерти никакие не берут. Дажа пуля не взяла.
Вы читаете Макарыч
