А Кольке снилось, будто идет он по распадку. Глухому, темному. И вдруг услышал чей-то зов. Оглянулся — никого. Пошел дальше. А навстречу старушка. Маленькая, сухонькая, что сучок обгорелый. Глаза у нее черные, грустные, как у оленя. руки маленькие, сухие. Протянула она их к Кольке и попросила:
—
Дай хлебца, сынок.
Колька по карманам порылся. В рюкзаке. Нашел единственный сухарь. Протянул старушке. Та вместе с ним удержала руку парня. В глаза посмотрела и сказала:
—
Сегодня ты мне последнее отдал. За то спа
с
ибо тебе. Добрый ты человек. Знай, за это сторицей воздам. Не пожалеешь, что свиделись, — она перекрестила Кольку и, уходя, промолвила: — Сохрани тебя Бог от злых людей. Да от друзей неверных, от ворогов и сам избавишься.
—
Кто ты будешь? — спросил ее Колька.
Женщина повернулась. Улыбнулась печально.
—
Я мать твоя, Коленька. Проведать
приходила, а ты и не узнал. Ну да Бог с тобой.
—
Мама! Мама! Погоди! Я с тобой. Возьми меня.
Он побежал было вслед, но женщина исчезла. Только чей-то дикий хохот громом потряс распадок. И светло в нем стало. А навстречу пар
ню
смеющаяся Зойка вышла.
—
Не ждал?
—
Так ты жива? — изумился Колька.
Она подошла близко и сказала:
—
Холодно тебе? Пошли со мною.
Соскучилась
я, долго ждала, когда придешь ко мне. Сама за тобою пришла.
—
Куда пойдем-то?
—
В мой дом.
—
А где он?
—
Тут недалеко. Пошли.
Она взяла его за руку. Потащила. Рука Зойки холодная, как снег. Девчонка вела, а сама смеялась звонко. Такого смеха никогда не слышал парень.
—
Мне говорили, что тебя уже нет.
—
Как нет? Я же вот, с тобой…
—
Сказали, что умерла…
И тут Зойка отпустила Колькину руку.
—
Да, я мертва, а ты разве не видишь? — И вдруг заплакала. — Я не хотела умирать. Я так ждала, когда ты станешь моим. А ты медлил. Значит, не любил. Наверно, поэтому мне жить больше не пришлось. А я и тут не могу без тебя! Слышишь? Не могу! Я и отсюда не дам тебе покоя!
—
Зойка, я люблю тебя!
Но девчонка смотрела недоверчиво. Грозила пальцем.
—
Нет, не любил! Зачем же я не жива?!
—
Подожди!
Колька хотел обнять ее. Но почувствовал в руках холод. Девчонки же словно и не бывало.
Парень проснулся в поту. В ушах звенел голос Зойки, ее последние слова: «Зачем же я не жива?» Колька сел, протер глаза.
—
Чево вскочил?
—
Зойка снилась. И мать…
—
Помянуть их надоть. За упокой душ.
—
И то правда, — согласился парень.
Они вышли из палатки. Подживили костер. Макарыч достал фля
г
у. Налил в кружку.
—
Успокой, Господи, душу рабы твоей Зои. Пусть земля ей будет пухом, — и, перекрестившись, выпил залпом.
Колька пил молча, стуча зубами о края кружки.
—
Мать хочь помяни, нехристь, — буркнул
Макарыч.
Парень, не поняв, машинально перекрестился.
На следующий день Колька слег. Его знобило, как в лихорадке. Дышать было больно. Тело ныло, словно избитое. В голове гудело. Ноги подгибались, как тряпичные. Макарыч испугался. Но, заслышав, что начальник отряда хочет вызвать самолет, воспротивился:
—
На што дохтор? Чиво оне смыслють в чело
ве
ке. Напихають кругляшек: пей, мол. И все тут.
Н
у ишо полоскание в зад вставют. Штоб им кажен день ево пихали! Разе эдак выходишь душу? Эдак и скотину не поднять. Так ты уж, мил человек, не
зови.
Я
сам Кольку оклемаю. Чужим рукам ен неподатливай.
—
А если умрет?
—
Типун те на брехалку! Дурак стоеросовай! Дубина безмозгая! Мой Колюшка сто годов про- живеть, а то и поболе. Чево отпеваишь загодя?
—
Ну, смотри, дед! Не вылечишь, пеняй на себя.
—
Каво пеняй? Суслик облезлай!
Я
те дам, не выходишь! Грозилка мокрозадая! Не поглянь, што старой. Не таковских коней с копыт сшибал!
—
Ну ладно, ладно, отец, иди к Николаю. Не ругайся, — засмеялся начальник отряда.
Макарыч, бурча что-то в бороду, скрылся в палатке. Весь день он жег костер. А к вечеру, сдвинув горячие уголья, уложил на прогретой земле пихтовые лапы. На них приказал лечь Николаю. Укутал его всем, что попалось на глаза. С боков костры развел. И, попросив одного из парней поддерживать огонь, пошел в тайгу за одному ему известными травами и корешками.
Вернулся он не скоро. Усталый, еле волочил ноги. И все же сразу принялся варить отвар.
В котелке кипело темное месиво. Пахло резко. Комары и те улетели от запаха. А лесник бегал от костра к Кольке, поил горячим снадобьем. И все укутывал парня потеплее.
Геологи видели, как устал Макарыч. Подошли, спросили, надо ли помочь.
—
Огонь поглядывайте. С остатним сам
управлюсь, — ответил он. И повесил над костром второй котелок.
Колька потел. Дышал уже ровнее, спокойнее.
—
Ну што? Отлегло малость? Дыхалка-то не колит?
—
Нет, — слабо улыбнулся Колька, — отлегло.
—
То-то, неумычка, — напомнил Макарыч
парню прозвище, что дал ему давным-давно.
—
Типеря похарчисси и ко сну. Снадобья
кружку ишо заглотни. Наутро медным пятаком вскочишь, — обещал лесник.
Накормив Кольку, дав ему отвара, он сел рядом. Стал рассказывать всякое,
Вы читаете Макарыч
