этого все зимовье ходором ходило. Лесник скинул с плеча ружье. Прицелился чуть ниже лопатки. Грохнул выстрел. И одновременно с этим тайгу потряс страшный рев. Макарыч на всякий случай отскочил в сторону. Как знать, куда угодил. Руки тряслись. Из-за дыма ничего не было видно. Но вот завеса рассеялась. Лесник увидел лежавшую на боку медведицу, в предсмертной муке ухватившую лапами завалинку, словно пыталась выдрать ее и вызволить из избы своего пискуна.
Но
силы быстро оставляли ее. Трава под зверем заалела брусникой. Вздохнув последний раз, медведица рухнула навзничь, словно просила у земли силы или, не выдержав схватки с человеком, лила на сырую, впервые в жизни, стылые, уже беспомощные слезы, пусть и звериной, а все же матухи.
Макарыч подошел к ней. Снял шапку. И, перекрестившись, попросил:
—
Прости мине. Господи. Не хотел грех на д
у
шу брать. Но живота порешила бы она мово мальца. Все мы за глупости страдаем, коли накажишь, нехай я стану ответчиком за содеянное. Кольку лишь пощади. Не карай ево, несмышленова, десницей своей. Не от разума эдакое приключилось.
Дверь избы отворилась, и в сенцы вышел шатающийся от страха, белый, как зимняя луна, Колька. Он плакал так, что Макарычу враз расхотелось его ругать. Из-под рубахи голосил ему в тон ничего не понявший Митька. Колька ухватил руку Макарыча, прижался к нему.
—
Чево слюни пустил? Давай избу ладить. Ишь, што нашкодила окаянная, — ругнул медведицу лесник.
К ночи, когда все было приведено в порядок, спросил Кольку как бы ненароком:
—
На што из избы вывалилси?
—
Испугался, что тебя порвет.
—
Чем ба подмог?
—
Митьку отпустил бы к ней.
—
Откудова знал, што я возвернулси?
—
Слышал, как стрельнул.
—
То и чужой мог случитца.
—
Кому, кроме тебя, нужен?
—
Будишь ишо ведмижат воровать?
—
Буду…
—
Што б тя по ухи жидким пробрало. А коли
я
не пришел ба?
—
Выпустил бы. Потом снова укараулил бы и украл.
—
Нашел чево красть. На воле ему краше
жилось ба.
—
Я за тебя испугался. Да вот избу она
окалечила. Сам бы сбег от ей, — уверенно сказал Колька.
—
Куды сбег ба?
—
К тебе.
—
От ей и на коняги не успел ба удрать, —
расхохотался лесник. — Не таким, как ты, матухи мозги выкручивали наизнанку.
—
Ты сам сказал, что матухи детей не обижают, — вспомнил Колька.
—
Да-то титешних не трогають. Ты жа у ей
пискуна отнял. За ето она…
Макарыч осекся на полуслове. Стало жутко самому. А что если бы он и вправду не вернулся? И по спине холодные черви поползли.
А потом приключилось и вовсе неожиданное. Думал, запамятовал мальчонка с медведем, да куда там!
Взял он его с собой на ближний обход. Все поначалу было хорошо, шли рядом. Как вдруг глянул лесник — нет Кольки. Туда-сюда оглянулся, мальца и след простыл. Слышит вдруг, где-то неподалеку рысь фыркает. Он туда. И опоздай на секунду…
Колька сидел под пихтой и кого-то согревал в ладошках. Над ним, согнувшись, приготовилась к прыжку рысь. От выстрела Колька выронил из рук еще слепого рысенка. Упавшего или выкинутого из дупла. Он только теперь понял, что произошло. Но никак не мог прийти в себя. Зубы его выбивали отчаянную дробь.
—
Ворочайся в избу! — крикнул на него
Макарыч.
Губы мальчишки враз затряслись.
—
Айда в обрат! Нешто с тобой в тайгу
ходить,
свинячий хвост! Разя башка у тибе на плечах? Хто ж, мать твоя коровья сиська, ворога свово греить?
—
Я думал, что котенок.
—
Мякина гнилая. Иде ж в тайге кошата водютца? Ай заместо мозгов у тя блажь единая? Пшли!
—
Не хочу в избу. Я с тобой.
—
Будя! Намаилси!
—
Уже надоел я тебе? Так и знал! Макарыч от удивления рот раскрыл. Не знал,
что и ответить.
—
Всем я мешал. Вот и тебе. Зачем только
увез
меня? Говорил — любить станешь.
—
Аль мало я тя лелеял?
—
Зачем тогда прогоняешь?
—
Штоб
слухался
опосля.
—
Станешь гнать, вовсе не буду.
—
Ты што? Артачитца?! — шагнул к нему
Макарыч.
Колька не отступил. Не побежал. Не закрыл лицо. Он шагнул к леснику маленький, побледневший. Вот только в глазах его застыло жуткое, какое-то нечеловеческое ожидание чего-то страшного.
—
Бей! Меня же били. Много били. Я столько хлеба не съел, сколько колотушек видел! Бей и ты! — с нутряным плачем кричал мальчишка.
Макарыч рванул его к себе. Стиснул. Прижал к груди. Тот уже плакал навзрыд. А потому не видел слез Макарыча. Он силился скрыть их. А они, проклятые, — пропасти на них нет! — льются, что у
бабы. Лесник вытирал их бородой.
—
Эх, бедолага ты мой. Прости дурака
старова.
Не хотел забидить. Потерять тибе шибко боюсь. Единай ты у мине на свете. Не станить, на што мине и жисть? Опостылеет все. А судьбина-то у нас на двух — полынная. Худче и не выдумаишь. Так не обессудь. Не худого тибе хотел. Колька никак не мог успокоиться.
—
Ну, будя. Не рви душу-то. Она у мине не
худче твово — поседела от обид. Тож ни за што их
получал.
—
Ты ж большой, сильный. Добрым
показался.
А сам, как все, — всхлипывал мальчишка.
Вы читаете Макарыч
