обрывок песни, смех. Он поспешил туда. К людям. К Кольке. Но даже когда вошел в полосу огня, его не заметили.
Макарыч внимательно разглядывал людей. Вот и Колька. Бороду отпустил. Похудел. Загорел. Выглядел совсем взрослым.
Лесник в упор смотрел на него. Но тот пил чай, неотрывно глядел на костер, о чем-то думал. Макарыч ждал. И тут один из сидевших у костра, вставая, натолкнулся на него. Спросил удивленно:
—
Ты, отец, чей будешь?
—
А не много ли по первости знать хошь?
—
Так ты сам по себе к нам пришел?
—
Хвоста с заду не торчить у мине? Знать, не черт принес…
—
И то ладно, — улыбнулся парень. И,
повернувшись сказал: — Ребят, принимай гостя!
Николай не услышал. Он все так же смотрел на огонь. Макарыч подошел к нему, сел рядом.
—
Здоров будешь!
Парень оглянулся. От неожиданности чуть не выронил кружку.
—
Ты как? Когда пришел?
—
Только што. Наведать пришел. Не сгонишь?
Колька покраснел, А придя в себя, ответил:
—
Все злишься?
—
Я не за тем, — обрубил Макарыч.
—
А что случилось? — насторожился Колька.
—
О
т
Зои ничево не получал? Сказывають, приболела.
—
Простыла, наверно?
—
То Богу ведомо.
—
Откуда услыхал? Она же далеко, — спохватился парень.
—
Земля не без слухов, — уклонился от ответа
лесник.
—
Я в слухи не верю.
— Можа, так и лучче. Токо худо с девкой-то.
—
Ты что, видел ее? — усмехнулся Колька.
—
Не доведетца с ей свидетца мине.
—
Почему?
—
Тибе не нужон, а ей подавно.
—
Все от тебя зависело.
—
Што от мине
и
стребовалося, я исделал.
—
То верно.
—
Чево верно-то? В науку зря тя пустил. Не в ту сторону ты ее уразумел!
—
При чем тут Зойка?
—
Нынче бы жили в ладу. В достатке, при детве…
—
Все о своем?
—
Об чем жа! Непутно живешь!
—
Как умею.
—
На, читай, — сунул Макарыч письмо. Колька подсел поближе к костру. Побежал
в
спотычку
глазами по строчкам. Достал папиросу. Долго не мог прикурить. А потом тихо отошел в темноту. Он не видел Макарыча. Обхватив руками голову, сидел долго, неподвижно. Может, впервые ругал себя.
—
Коля! — взял его за плечо Макарыч.
—
Что?
—
Будь мужиком. Можа, оно и не так мине б надобно. Да што типерича. Знать, не судьба вам.
—
Эх, отец, отец, да не в судьбе тут дело.
—
А в чем?
—
В случайности.
—
Мало ль хто нам люб! Я ж всю жисть хранцужинку хотел. Мине ж ее и в глаза видить не привелося. Спасибо хочь Марью сосватал. Так ба и вековал безбабным. А дед твой — вспомни!
—
Что дед? Живет и в ус не дует!
—
Давно ли?
—
Кто же виноват?
—
Судьбина. Не от нас она. Нихто не уразумеит, иде башку свернеть. Срок кончины не почуит. С таво письма Марья чуть не преставилась. Еле выходил.
—
Как она теперь-то?
—
Жива, слава Богу.
—
Не везет нам с тобой.
—
Как знать? Мине от судьбины боле нечева просить. За все благодарствую ее. И за худое, и за доброе.
—
Много ль доброго повидал? — усмехнулся парень.
—
А все мое.
—
Неласков твой Бог, коль оплеухи одни тебе отпускал.
—
За грехи наказывал.
—
За что же у Зойки жизнь отнял?
—
То ему видней.
Колька порылся в карманах, что-то достал. Зажег спичку. Макарыч глянул через плечо. С фотографии, словно живые, смотрели на него глаза Зойки. Казалось, девчонка улыбалась ему. Конечно, вон и губы приоткрыла. Но спичка погасла. Колька уронил голову на руки, плечи его задрожали.
Макарыч сидел рядом. Знал: теперь лучше помолчать. Утешить, помочь тут нечем.
Колька скрипнул зубами. Застонал. Заругался. Солоно, по-мужичьи кляня себя, свою неуверенность.
—
Охолонь, Коля. Нешто этим подможишь? Сибе растравишь. А проку? Да хочь болячки в кровь избей, девку из земли не воротишь.
—
Что ж мне делать-то теперь, отец?
—
Слухалси б ране! Вот чиво! Рано
петушитца
помыслил. Кабы не то, а нынче што ж? Свет на етом не кончаитца.
Колька надорванно вздохнул.
—
Пошли-ко спать. Время-то оно и не то лечить. А те и отдыхнуть не грех, — позвал Макарыч.
Но заснуть в эту ночь лесник так и не смог. В душной палатке набилась куча комаров. Они
в
изжали тонко, пронзительно. Да еще Колька стонал во сие. Вскрикивал. Макарыч вздохнул и укрыл его курткой.
Вы читаете Макарыч
