Он не представлял, как можно бросить все, но и не знал, как закончить. Полковник часто сталкивался с подобными делами, когда просчитать все до конца было невозможно. Так и шел, шаг за шагом, поворот за поворотом, открывая что-то новое.
Это же дело было, по сути, простым. Ну, не таким сложным. Просто на определенном этапе вышел на тропу «человеческий фактор». Напугал, конечно, своим видом. Оставил свои метки и пустился в самую чащобу: догоняйте меня.
Собранные материалы не пропадут, пригодятся когда-нибудь. Но хотелось сразу, разгоряченному и по горячему следу. И хорошо бы не очень кровавому. Совсем без крови не обойтись. Факт установленный.
Юрмин зашел в санчасть и первым делом увидел Ирину Колчину. Как всегда, в белом халате и неизменной безрукавке. И бледнее обычного. Она кинулась к нему.
– Сережа!..
– Некогда, – отстранился мичман. Он вошел в кабинет военврача и поторопил Егорову: – Давай быстрее, Елена Никитична. «Уазик» стоит у дверей.
– Второй экипаж, – сокрушалась Егорова, проверяя медицинский саквояж. – Поверить не могу. Вроде бы ничего не забыла.
Мичман помог медикам сесть в машину и закрыл дверцу. Проводив «уазик» взглядом, выругался. Он забыл о поручении Артемова.
Когда Сергей Климов демобилизовался, друзья впрямую справились: «Сколько духов завалил?» И – ждали ЦИФР. Кто-то завышал, наверное, а кто не убивал, тот придумывал их. Не все, конечно, но многие. Кто-то стыдился, кто-то гордился, кто-то оставался равнодушным. По трехбалльной шкале – страшно, очень страшно, чудовищно.
Давно это было. И шкала чужая – она у каждого своя. Серега в тот раз промолчал.
А вот сейчас отчего-то вспомнил об этом. Может, потому, что «наработал» на балл выше. Казалось, он ни о чем не жалел. А если бы жалел? Правильно ли было поймать себя на странной и глупой, не поддающейся объяснению мысли: все что угодно отдал бы за то, чтобы «обменять» «своих» на «чужих», перенести смертельный поединок в проклятые чеченские горы, освободить разум «от всего лишнего», действовать не с легким сердцем, а с пустым, необитаемым?
Нет, так он не думал. Но согласился бы на то, чтобы собрать вокруг себя толпу; по левую руку расставить тех, кто считает его вменяемым, с другой стороны – тех, кто видит в нем невменяемого. Удивиться абсолютному равенству и поставить себе диагноз: нормален. Абсолютно нормален. Вот и весь референдум. Не хватает лишь одного голоса «за» или «против», чтобы перевесить чашу в ту или другую сторону.
Глупо все это, размыто, нереально. Словно один на один со стаканом и собственными мыслями.
Клим оставил старый пирс, а на нем Алексея Бережного, бригаду «Скорой помощи», военврача капитана Егорову, медсестру Ирину Колчину. Только оттолкнув лодку и взявшись за ручку стартера, он ответил на ее вопрос, покачав головой: «Нет».
Не судьба.
Прибавив газу, он оглянулся. Ирина стояла на причале, утопив лицо в ладонях.
«Что делать?» – думал Артемов, гоняя желваки. Генерал Паршин уходил безнаказанным. Полковник глянул в окно: напротив штаба Паршина дожидались трое его парней. Всего трое. Сюда бы секретного агента с оперативным псевдонимом «Влад»…
Скорее всего именно из-за Тульчинского покидает так срочно военно-морскую базу генерал Паршин. Но что он сумеет выяснить в Каспийске? Да ничего. Ну поднимут по его приказу всех дагестанцев от пятнадцати до шестидесяти, а что толку? Влад – опытный агент-диверсант, ему все дороги перекроешь, а он все равно уйдет.
Сейчас Паршин словно влез в шкуру полковника Артемова: хоть разорвись. Он чуял опасность с двух сторон: в Каспийске и здесь. И пытался понять, где она острее. Наверное, считал он, в Каспийске, поскольку на базе все более или менее определено. Главное, его человек – Клим, возвращается на базу. Не исключено, что сержант Климов все же получил от генерала приказ и выполнил его, покивал в такт своим мыслям полковник. А в Каспийске, можно сказать, ключ, который открывает все секреты военно-морской базы. Что-то вроде этого. В генеральской голове заблудиться можно.
И только сейчас в голову Артемова пришла простая до безобразия мысль: «Генерал не улетает по делам,
Интересный ход, сказал бы начальник военной разведки. И тут же спросил бы: «От кого он бежит? У этого волка даже совести нет».
Прав был генерал, когда в своем единственном интервью сказал корреспонденту «Известий»: «Самое страшное, что есть в государстве, в его Специальных структурах, – предательство».
Возглавляя оперативный отдел ГРУ, Михаил Васильевич часто сталкивался с беспределом, но свыкнуться с тем, что высокопоставленные чиновники всегда уходили от какой-либо ответственности, не мог. Его всегда душила злоба; что может быть хуже крутых желваков за щеками, опущенных рук и мысленной «спроводиловки»: «Как же так?..» Вот и сейчас глаза полковника переполняла ненависть, но он не мог ее выплеснуть. Не имел права. Он констатировал, робко, но с надеждой заглядывая в будущее: Паршин может потерять кресло, но за решеткой ему не быть никогда. Тем не менее внутреннее чутье подсказывало, что за такие дела Паршин понесет самое суровое наказание. Каким образом? На этот вопрос ответа не знал никто. Кроме одного человека.
Он уходит…
«Уходят золотые погоны»…
И даже пренебрегает тривиальным: «Ну что, будем прощаться?» Ни в грош никого не ставит!
Артемову казалось, что вместе с генералом улетит и надежда завершить это дело. Это, конечно, не так, однако сомнения больно жалили полковника.
В окно заглянуло солнце, высветило пыль, бьющуюся в этом сияющем замкнутом пространстве в поисках выхода. А его нет. Нет выхода, хоть убейся.
Артемов вспомнил свое «нытье», когда летел на встречу с Паршиным. Все его выкладки начинались одинаково:
«Не ему завершать это дело».
«Не его глаза будут смотреть на Паршина, когда карты будут открыты».
«Не ему объяснять механизм этой операции, главная шестеренка которого крутилась в обратную сторону».
А теперь выходило, что вообще никому не завершить, не посмотреть, не объяснить.
«Не во всякой игре тузы выигрывают» – этого тоже никто не скажет.
«В наше время главное – обвинения, а доказательства – дело третье»? Если доказательство третье, то обвинение – второе? А что тогда – первое?
Да, материя потеряла свое почетное второе ме-сто…
А что же насчет цели? Насчет грязных лап, которые поимели спецназ в колыбели?
«Не делай этого», – уговаривал себя Артемов. Но рука сама собой освободила карман от спутникового телефона. Как в популярной песне, «кожа пальцев рук» коснулась клавиш – в произвольном порядке: номера, который набрал Артемов, не существовало, он слышал лишь фон в трубке. С ним и начал вести разговор.
– Здравствуй, дорогой! Артемов беспокоит. Как там бойцы Самохвалова себя чувствуют? Справлялся?.. Все нормально?.. Спрашивают, чем это их накормили? А то они не знают! Я же лично инструктировал каждого. Ага… Ага…
Артемов боковым зрением видел генерала. Но не мог представить выражение его лица. Скорее бесстрастное – как всегда. Он профессиональный игрок и умело спрячет за безучастной маской свои истинные чувства. И нервы у него железные. И острые. Но им также не пробить толстую, бронированную кожу. Хорошо он камуфлировался и вооружился. Экипировка на высшем уровне.
Вот сейчас Михаил Васильевич пожалел о том, что устроил это маленькое представление. На губах отпечаталось отвращение – и к себе, и к генералу. Нужно было высказаться в глаза, а не в мертвую трубку, раскрутить маховик так, чтобы этому волку мало не показалось.
Оттягивая тот миг, когда их глаза встретятся, Артемов полагал, что не увидит в них ни злобы, ни
