Здание было проще дорушить, чем достроить.

Скоблик поджидал Михея, сидя на старом засаленном диване с высокой мягкой спинкой. Он смотрел на «баррель», бочку с рядами отверстий для тяги. В этой бочке разжигали холодными вечерами огонь. Он так отчетливо это представил, что невольно протянул ноги к огню. Ему действительно стало тепло, по- домашнему уютно, и он поначалу не смог объяснить причину своего состояния. И вдруг его как током ударило. Он испытал дежавю; и как же сразу не догадался! Ему было так же тепло, уютно в те блаженные времена его бродяжничества. Он бы ничуть не пожалел о том, если бы вдруг в ухмылке искривилось пространство-время, оставляя его за бортом – в великоватой одежде, с полторашкой пива в одной руке, с сигаретой в другой, с глазами, в которых отражались искры огня, разведенного в бочке. Его душа сгорбилась, принимая хлесткий удар тоски. Он возненавидел того человека, который отловил на улице его, Дикарку, Михея, отмыл их. Он вдруг сравнил самого себя с червонцем. Он стал другим, когда прошел процедуру очищения; что-то с него слетело, что было неизбежно, что-то добавилось. Из этих двух «инкубаторских» лет и пары месяцев вне его «егозы», он только несколько дней был по-настоящему счастлив. В Италии ему на плечи не давил груз спецзадания. Ему казалось, он не разведчик, а самый что ни на есть настоящий маунтинбайкер, причем состоятельный, позволивший себе несколько дней активного отдыха за границей... Лишь один раз их остановил полицейский патруль. Осмотрев горные велосипеды и проявив к ним недюжинный интерес, полицейский отпустил байкеров: «Все в порядке. Звонки работают». У него было отличное чувство юмора.

Скоблик не удержался и, разломав несколько тарных ящиков, разжег в бочке костер. Языки пламени переплелись с лунным светом, пялившимся в пустые глазницы окон, и создавалась странноватая атмосфера соединения двух миров, горячего и холодного, многоцветного и серого. Они были разными, но тот и другой несли свет.

Когда Скоблик увидел Михея, как будто чья-то рука сжала его сердце. Как перед смертью, перед ним пронеслась та часть жизни, в которой был Михей, и это была лучшая часть. «Жаль, что место ей – в помойной яме», – усмехнулся Скоблик.

Михей остановился посреди помещения, в шаге от очага. Скоблику не составило труда догадаться, отчего Михей морщится: встреча здесь, в заброшенном здании, грозила обернуться для него новыми проблемами, поскольку все злачные места не остаются без внимания милиции. Да еще Скоблик разжег костер.

– Привет, – сдержанно поздоровался Михей, не называя товарища по имени. – Хочу, чтобы ты знал: я не в обиде на тебя.

Скоблик покивал, не вставая с дивана:

– Ты не в обиде на меня... Знаешь, я бы поступил так же, как ты: бросил бы умирать посреди улицы.

– Пусть так, как ты говоришь, как ты думаешь. Но что бы ты сделал на моем месте? У нас на хвосте сидела вся полиция Италии. Мне надо было остаться с тобой?

– Тебе стоило добить меня.

– Я бы так и сделал. Если бы ты был ранен и не мог идти. Я бы убил тебя, чтобы никто не мучился, ни ты, ни я.

– Ни она. – Скоблик кивком головы указал на Тамиру.

Он в этой повзрослевшей девушке увидел совсем другого человека. Нет, она не превратилась в «девушку из высшего общества», но тянула на девушку из приличного офиса.

– Здравствуй, товарисч! – стилизованно поздоровалась Дикарка, становясь слева от очага.

«Прямо двое из преисподней», – снова ухмыльнулся Виктор, на которого, по большей части, падал лунный свет. Он был призраком из жизни двух этих людей. Они видели перед собой привидение, а не живого человека и обращались с ним соответственно. Чтобы увидеть в нем живого, им пришлось бы провести инвентаризацию своих чувств, эмоций, памяти, совести, что там еще? Поэтому их лица не озарила или опечалила улыбка.

– Ты назвала меня товарищем? – переспросил Скоблик. – Два года назад я посмотрел это слово в словаре. Про вас с Михеем там ничего нет. Вы ведь двое – по-прежнему друзья?

– Ну и что?

– Ну так и будете отвечать друг за друга.

– DMZ, – сказал Дикарка, обращаясь больше к самой себе. – Демилитаризованная зона. Мы в Матрице, парни. Вокруг кипит или угасает жизнь, а здесь правила на жизнь не распространены.

Она была специалистом по электронике. В контексте брандмауэров термин, который она употребила, означает часть сети, не входящую непосредственно ни во внутреннюю сеть, ни в Интернет. Действительно, похоже на знаменитую Матрицу.

Слово взял Наймушин:

– Я хочу спросить – ты решил свои дела? Если да, то давай расстанемся. Иди своей дорогой, а мы пойдем своей. Тебе было трудно, наверное, эти два года, да и нам нелегко. Но хорошо, если мы протянем столько же. Даже удивительно, что мы протянули эти несколько часов. – Михей немного помолчал. – Знаешь, первая мысль, которая пришла мне в голову, когда я услышал твой голос в трубке, что у тебя проблемы, и ты попросишь помощи.

– Попросить у тебя помощи? Брат, я наглухо положил десять человек и похитил одного. И что бы сказал мне ты, фактически завязавший человек? Да я для тебя мертв давно. Тебе было проще сдать меня, чем отговаривать или отказываться. Что я для тебя? Кусок памяти? А так, брат, мы повязаны. Теперь ты будешь помогать мне, чтобы спасти свою шкуру. И будешь отрабатывать на совесть. Если помощь твоя мне понадобится.

– Но я тоже в розыске.

– Это лучше, чем ничего. И давай закончим на этом.

«Ты не берешь в расчет дружбу?» – мысленно обратился к Скоблику Михей. И ответил за него: «А что с ней стало?» Может быть, Витя прав, и дружба осталась там, на той площади, где Михей преклонил колено перед распростертым на земле другом? Он считал его погибшим. Нельзя взять его за руку и провести по волнам своей памяти и своих чувств; он бы задохнулся вместе с ним. Теперь он вправе не доверять никому. Он пережил свои моменты, которые по силе своей ничуть не уступали тем моментам, которые пережил сам Михей. А может быть, они намного сильнее.

Скоблик другой, неузнаваемый. Как будто прошло не два года, а все двадцать – для него. А для Михея время остановилось. Он еще пацан. А Скоблик взрослый, мудрый человек. Он прошел огонь и воду. Играли ли для него медные трубы? Это вряд ли. Он был вправе сделать то, что сделал. Михей не представлял себя предателем, но поразмыслил над словами Скоблика. Вот он делает ему предложение в лоб, без обиняков: «Мне кровь из носа нужно убить десять человек и взять в заложники одного. Поможешь?»

Михей горько усмехнулся. Он мысленно повертел у виска пальцем. Он мысленно посылает Скоблика идти своей дорогой. Он действительно предлагает ему оставить его в покое: у него своя жизнь, в последнее время – без напрягов, не сказать что кристальная и спокойная, но мирная, что ли. Да, точно, мирная. Он уже не тот босяк и беспризорник, которого отловили на улице и засунули в «Инкубатор», приговорив его к «коррекции», по сути своей – фантастической: из разряда отребья он шагнул в разряд диверсанта. Он уже не выпускник секретной школы, не практикант, за его плечами – здоровенный кусок жизни с ее радостями и разочарованиями. Он узнал, что такое оказаться во взрослой колыбели, когда тебе хорошо и дома, и на работе, и когда тебе плохо и там, и там, и ты начинаешь капризничать. Ну как объяснить ему это простыми словами? Да и эти слова сложными никак не назовешь. Как заставить его поймать эту мысль и чуточку раздуть ее, как надувают воздушный шар?..

Он прав. Его не переубедить. Да и надо ли? Он привлек Михея на свою сторону, и его средство оказалось хорошо. И оно действительно заслуживало похвалы и одобрения. Не сейчас и не здесь, а потом и в другом месте. Он мыслил не стратегически, не как человек, загнанный в угол, но выбрав оптимальный вариант. Это при том, что был загнан в угол, и выхода у него практически не оставалось. Хороша школа.

И тут Михей поймал себя на мысли, что завидует Скоблику. Тот выжил, а если говорить точнее, он вернулся с того света. Он не поменялся бы с ним местами ни за какие блага на свете. Он был горд за своего товарища. И сейчас готов признаться ему в этом. Впрочем, зачем? Скоблик мог прочесть все по глазам