требовали от должников денег.
– Это как купить фирму или клиента с деньгами.
– Можно и так сказать, – согласился Матвеев. – Сегодня каждый зарабатывает в меру своей изворотливости. Сейчас уже никто не вспомнит, где тот могильный камень, под которым покоится мораль. Все-таки раньше были границы, были писаные правила, по которым играли спецслужбы.
– Скучаете по тем временам?
– Что толку надрывать душу, если прошлого не воротишь?.. Мечтаю, конечно, о том, что бы взял с собой в прошлое. Во-первых, знания о дне сегодняшнем, хотя бы о дне сегодняшнем, – повторил Матвеев. – Уж я бы там развернулся!
– Убили бы мораль.
– С этим не поспоришь.
«Ваши подопечные попали в скверную историю...»
«Это они умеют». Отчего пришли к нему такие злые мысли, Матвеев объяснить не мог. Как не мог разобраться в тех же числах, которыми его задавил Норманн. «Убили одного и ранили четверых». Подопечных в его представлении было трое, и назвать их Матвеев мог в той последовательности, в которой их впервые назвал полковник Щеголев: Наймушин, Скобликов, Эгипти. А если по именам, то Михаил, Виктор, Тамира. Это была изначально сформированная тройка, которая, словами все того же начальника курса, первой прошла тест на совместимость. Эту тройку впору было посылать в длительную экспедицию и не волноваться за распри; никаких ссор, взаимных обид и прочего в этой тесной компании, а по сути, маленькой дружной семье.
И другая дружная семья. О второй группе, в составе Кунявского, Прохорова, Хрустова, Смирновой, полковник Матвеев думать не мог без содрогания. Не он готовил их к заброске в Италию. Кто именно и какой отдел – вопрос не принципиальный. Сам Матвеев был на волосок от смерти: вторая группа именовалась «поисковиками» и была прислана в распоряжение Матвеева – это одна правда. Другая заключалась в том, что, убрав разведгруппу Наймушина, «поисковики» могли убрать и куратора этой операции. Концы в воду.
Кунявский по кличке Трамп. Матвеева приводили в трепет поведение, его интонации, все, что делал и изображал Трамп, даже воздух, который он выдыхал, и боялся заразиться от него. Чем? Что за зараза сидела в нем? Он был схож с джинном, вырвавшимся из бутылки.
Но остались Михей и Дикарка.
«Время молчать, и время говорить»...
Он часто повторял эти слова из Екклесиаста – ветхозаветной библейской книги. В христианской Библии она помещается среди Соломоновых книг, а в еврейской Библии – между «Плачем Иеремии» и книгой Есфирь. Название означает проповедника в собрании, поэтому в русском переводе и называется «Проповедник». Автором книги с глубокой древности признается царь Соломон.
«...время рождаться, и время умирать; время насаждать и время вырывать посаженное...»
Матвеев думал о том, что «список дел и времен» царя Соломона можно продолжать до бесконечности, рискованно сравнив мудрые «ветхозаветные» слова с теперешней глупостью вроде «банька моя, я твой тазик». Но то, что вставлял между строк Матвеев, звучало диссонансом: «Время удивлять, и время удивляться; время ложиться, и время вставать». Что-то казалось ему удачным, что-то провальным, но не было к месту. Собственно, и все «заповеди» царя иудейского царства, начинавшиеся словами «всему свое время, и время всякой вещи под небом», уже давно стали сводить к одной: «время разбрасывать камни, и время собирать камни».
Матвеев считал, что имеет право на встречу с полковником Щеголевым. Возможно, начальник «Инкубатора» откроет ему глаза на ситуацию, которая просилась назваться странной. В списке Матвеева было еще несколько человек, которые могли бы пролить воду, прояснить и так далее.
Он не собирался ставить в известность Юрия Норманна, и тому был целый ряд причин. Одна из них звучала напыщенно по-детски: «Не мальчик уже».
Еще два года тому назад он интересовался адресом Щеголева, полагая, что он не изменился. Он решил, что начнет беседу с давления: «Есть вещи, которые мне надо было знать еще два года назад?» Такой прием нередко приводил к желаемым результатам. Главное – создать преувеличенное представление о своей осведомленности (нелишне самому поверить в это). Если Матвееву удастся это и сегодня, то у Щеголева должно сложиться впечатление, что Матвеев знает все, но желает услышать правду от самого директора школы, от первоисточника. Почему бы и нет?
Полковник Щеголев жил на четвертом этаже четырехэтажного дома в районе станции метро «Динамо», в ста метрах от проспекта. Не сам район, но это местечко «во дворах» можно было назвать спальным. На такое же определение напрашивался и подъезд: чистый, с цветами и стерилизованным котом на подоконнике – в подъезде не пахло кошачьей меткой.
Дверь открыл сам полковник Щеголев. Он предстал типичным пенсионером: очки на кончике носа, газета в руках; взгляд человека, которому одинаково скучно и в московском дворе, и на пляже Ипанемы. Щеголев не делал вид, будто пытается вспомнить, где видел гостя, он в лоб спросил:
– Вам кого?
Матвеев действовал согласно плану.
– Есть вещи, которые мне надо было знать еще два года назад?
И продолжил без перехода:
– Может, мне вам еще и представиться по полной?
«Ах да...» Такое выражение промелькнуло на лице хозяина квартиры, в которой гость мысленно оставлял свои следы.
– Я вспомнил вас. Никак не вспомню фамилию...
– Матвеев, – подсказал полковник.
– Точно. С кем вы пересеклись по пути ко мне? – проявил он смекалку.
– Генерал Норманн, – многозначительно пояснил Матвеев, надеясь, что эта фамилия послужит ему пропуском в квартиру. И не ошибся.
Щеголев снял очки и прикусил дужку, как конь удила, сравнил Матвеев. Он бы заиграл желваками, что привело бы к порче оправы, а так угостил полковника прищуренным взглядом.
– Проходите. – Он кивнул на открытую дверь, однако порог перешагнул первым.
– Хорошие обои, – похвалил Матвеев. – Мне прямо или направо?
– За мной.
Щеголев указал место на диване, а сам прошел на кухню. Не прошло и минуты, а хозяйка, которую Матвеев так и не увидел, ушла, оставив мужчин наедине.
– Чай, кофе, водка? – перечислил хозяин с видом обанкротившегося бармена.
– Что, на ваш взгляд, лучше стимулирует к откровенному разговору?
Когда Щеголев вернулся с бутылкой «Московской», Матвеев едва удержался от замечания: «Машину времени приобрели?» Бутылка была из «серии» шанкор, с продолговатым горлышком, опечатанным сургучом. И только когда Щеголев отколотил сургуч обухом столового ножа и, вынув пробку, разлил водку по стаканам, Матвеев буквально определил стоимость этой водки – рублей в четыреста-пятьсот.
Они выпили не чокаясь. На сей раз Матвеев по достоинству оценил вкус водки, цена которой в свое время составляла, если он не ошибался, два рубля восемьдесят семь копеек. Он ее не «застал», ему доводилось пить по три шестьдесят две и четыре двенадцать. Но вкус последних померк бы перед этой. Может быть, подумал Матвеев, Щеглов берег бутылку для особого случая? Так он дождался его.
Гость отдал инициативу хозяину, уверенный, что тому есть что рассказать. Вдруг ему станет легче, когда он очистит душу, освободится от груза секретности?
– Я был против этой процедуры. Но мое мнение не интересовало костоломов из особого отдела.
