Небольшая горсть добровольцев была брошена на произвол судьбы; им сказали просто — спасайся кто может! И каждый спасал себя как умел: одни уходили в Аккерман (это уже ведь за границей! в Румынии!), другие спасались в Крым, Константинополь.
Все это казалось загадкой: ведь союзников в Одессе было около 60 тысяч с танками и артиллерией. Каким образом эта армия не смогла отстоять Одессу? Ведь в конце концов выяснилось, что Одессу взял отряд Григорьева (Н. А. Григорьев (1878—1919), атаман, многократно переходивший на сторону победителей, пока не был убит по приказу такого же шального атамана Н. И. Махно 27 июля 1910 г. — В. Л.), в котором насчитывалось максимум три тысячи человек!» (Минувшее: Исторический альманах. М.; СПб. 1995. № 18. С. 428-430).
— Я б вашего гетмана... за устройство этой миленькой Украины повесил бы первым! — Булгаков, несомненно, устами Алексея Турбина излагает свою позицию по государственному устройству России. Позиция эта монархическая или близкая к ней. Конечно, находясь в 1918—1919 гг. в Киеве, Булгаков чувствовал и переживал все окружающее острее и эмоциональнее, но и спустя пять лет, находясь в большевистской Москве, писатель демонстрирует фантастическую смелость, афишируя свою позицию по этому вопросу. Если же рассматривать его взгляды не только с монархических позиций, а исторически, учитывая реальную ситуацию в России и на Украине, то, конечно, в них есть много изъянов. Во всяком случае, П. П. Скоропадский постоянно твердил о том, что желал России и Украине только добра, желал, чтобы Украина входила в состав России, будучи автономной республикой, и так далее. Скоропадского можно назвать благостным идеалистом, ибо его мечты многих подкупали и увлекали, но они оставались мечтами в той реальной, жестокой обстановке... Вот его «кредо», изложенное 17 октября 1919 г. в письме к Н. М. Могилянскому: «Меня все непременно выставляют каким-то ярым германофилом. Я такой же германофил, как и франкофил, я просто русофил, желающий восстановления России. Вся разница между моими противниками и мною состоит в том, что... я совершенно не верю в возможность восстановления России прежней (вот это „неверие' остро ощущал Булгаков. — В. Л.), а считаю, что она должна быть по национальностям автономна, т. к. снова создавать эту Россию, единство которой опиралось бы только на штыки и жандармерию, немыслимо и нежелательно. Что я такой же германофил, как и франкофил, видно из того, что, пока не было немцев у нас на Украине, я хотел свергнуть Центральную Раду при помощи французов во главе с генералом Tabouis (комиссар Франции при правительстве УНР. — В. Л.); не моя вина, если они нерешительно на это пошли (важный политический нюанс. — В. Л.), а немцы пошли... Но, будучи русским, я и украинец, конечно не петлюровской „марки', и утверждаю, что никогда великорусскому правительству не удастся справиться с украинским движением... Главное, в чем я убежден, что моя Украина для величия России вернее и прочнее, нежели та Малороссия, которую создает Деникин.,.* (Минувшее: Исторический альманах. М.; СПб. 1993. № 14. С. 257).
Хай живе вильна Украина вид Киева до Берлина! — Насчет «Берлина» сказать трудно, но вообще-то о территории Украины Скоропадский любил поговорить. Вот некоторые его «геополитические» соображения:
«Германия признала Украину в этнографических границах. Согласно Брест-Литовскому договору, это был основной принцип для будущего проведения украинских границ. Получался абсурд... С одной стороны, оказывалось, что Украина вклинивалась в самое сердце областей Войска Донского, захватывая при этом Ростов. Таким образом, Дон окончательно отрезался от моря. С другой стороны, Крымский полуостров, сравнительно мало населенный украинцами, не входил в состав Украины. Посмотрев на карту, можно сразу понять, что такое государство нежизнеспособно. Нужно заметить, что, если бы в силу каких-либо условий такие границы в конце концов установились, несомненно, Крым сделался бы злейшим врагом Украины. Весь этот богатейший украинский край, гранича с враждебным Крымом, — что для Украины и ее торговли представляет вечную угрозу, — был бы обречен на медленное увядание, так как его порты Одесса и Мариуполь находились бы под непосредственными ударами со стороны Крыма... Я рассуждал так: во всяком случае, при некоторых обстоятельствах немцы не прочь были утвердиться в Крыму. Турция с татарами тоже протягивала к Крыму руки. Украина же не могла жить, не владея Крымом: это было бы какое-то туловище без ног. Крым должен был принадлежать Украине... Я решительно настаивал перед немцами о передаче нам Крыма на каких угодно условиях... Поездка в Берлин дала хорошие результаты, и вопросы о Крыме и флоте, казалось, разрешились в нашу пользу...
С Кубанью и Черноморской областью у нас установились очень дружеские отношения. Предполагалось заключить союз и даже ввести Кубань в состав Украины на автономных началах. Я этого очень хотел...» (Скоропадский П. П. С. 66—67, 82— 83).
Так что Булгаков вовсе не преувеличивал намерений гетмана по территориальным вопросам. Сам же гетман, чувствуя ненависть к нему именно монархически настроенных людей, говорил об этом так: «Их лейтмотивом было: „Антанта победила, она немедленно придет и восстановит Россию, единую, нераздельную, великую. Она будет буржуазной монархией'. Когда им задавали вопрос, почему будет так, они отвечали: „Антанта хочет возвращения миллиардов, взятых в долг Россией'. Никакие доводы противника, его мнение не принимались в расчет. Милая Украина, которую они еще так недавно любили и куда они стремились, как в обетованную землю, стала им ненавистна. „Она будет сметена без остатка', — это мне лично сказал один безобидный человек, далеко не правый, приходившийся мне даже дальним родственником...» (Там же. С. 96).
Полгода он издевался над русскими офицерами... — Это булгаковское утверждение, как показывают факты, было верным. Даже гетману трудно было найти какое-то оправдание по поводу своей политики угодничества перед немцами, которые были против формирования русских офицерских корпусов. «Большинство настоящих офицеров пало в боях с немцами или стало инвалидами», — пишет он. А затем признается: «Я понимал, что у нашей армии были лишь офицерские кадры, и потому на нее мало рассчитывал...» (Там же. С. 98, 102). Возникает естественный вопрос: на кого же тогда рассчитывал гетман?
Кто терроризировал русское население этим гнусным языком... — Сложнейший и очень тяжелый вопрос Булгаков поставил в острейшей форме. Конечно, писатель не был ненавистником украинского языка, более того, сестра писателя Н. А. Земская не раз отмечала, что они в семье знали украинский язык. Сам Булгаков часто использовал в нужных моментах украинские слова и выражения... Дело было в другом: введение украинского языка носило явный политический характер. Ведь сам гетман признавался: «Главное, что они ненавидели, это был язык...» (Там же. С. 96).
Тут сказывался чисто русский подход: делать, не зная меры... В сущности, в гетманский период было многое осуществлено в области культуры: был создан Державный оперный театр, сформирован Державный оркестр, все было подготовлено для создания Национального музея и многое другое... Но что касалось собственно языка, то тут были дикие перегибы. Например, силою навязывался украинский язык в Киеве, где русское население составляло большинство и на русском языке разговаривало подавляющее большинство населения. Такой подход вызывал возмущение не только у «русофилов», но и у представителей украинской интеллигенции, в их числе были В. И. Вернадский, В. Г. Короленко, В. П. Науменко и другие. Писатель Короленко в своих дневниках приводил много кошмарных и ядовитых примеров насильственной «украинизации», а ведь он был в высшей степени демократичным и «национально ориентированным» человеком... Поэтому Булгакова нужно не обвинять по поводу его резких высказываний о «несуществующем языке», а увидеть в них желание противодействовать шовинистическому безумию.
А теперь, когда ухватило кота поперек живота,
