У Деда брови поползли на лоб.

— Правда?

— Это все Петька! Списал у меня и не признался. А Деревяныч видит, что у нас одна и та же ошибка...

— И расстрелял вас пред строем, — догадался Дед. — Не всегда справедливая мера, но дисциплину в войсках поднимает.

— Главное, двоек было полно, а в журнал он по­ставил только мне и Петьке, — пожаловалась Маша. — Наверное, «контру» будут переписывать.

— Ну и вы с Петькой перепишете.

— А толку? Среднее арифметическое между двойкой и и пятеркой — три с половиной. Чтобы по- настоящему исправить «пару» на пять, нужно восемь пятерок!

Дед неторопливо дотянулся до стакана в траве, поднял и отхлебнул. Ну и гадость — чай со льдом!

— Значит, получишь восемь пятерок. За глупости надо платить, — изрек Дед, как будто отдавал приказ.

— Это не моя глупость, — буркнула Маша.

— А я и не сказал, что платить надо только за свои глупости. Чаще как раз наоборот: один сглупил, а другие расплачиваются, и хорошо, если двойками, а не жизнями... Прости его, Муха, — добавил Дед. — Мы же скоро уедем в Москву. Зачем вам с Петькой отравлять друг другу последние дни?

— Дед, а ты уговорил маму? Переезжаем?

— Пока нет. Вот станут мне давать квартиру и спросят: на одного или на троих? А я спрошу ее. Уве­ряю тебя, она не сможет отказаться от квартиры в Москве.

— А как же наш дом? — спросила Маша.

— Дом придется продать.

Маше стало жалко их замечательного домика с покосившимся углом, с круглыми, как меховые ша­рики, мышками и котом Барсом. Кот жил здесь еще при старых хозяевах и останется при новых, и так же будет спать на их постелях, воровать молоко и полу­чать за это тряпкой. А Маша уедет и уже никогда не проснется от шепота листьев в саду, не увидит на по­доконнике истекающий соком персик, сорванный ночным ветром. А девочки? А Петька, в конце кон­цов? Как же она бросит всех и поедет учиться в чу­жой школе, с чужими людьми?!

— И мы никогда-никогда не вернемся?! — спросила Маша, чувствуя, что у нее дрожат губы.

— Почему же? У меня будет большой отпуск, у тебя — каникулы. Приедем и снимем у кого-нибудь летний домик.

— А в Москве я буду с девочками переписываться, — повеселела Маша.

— Конечно. Может, и к нам кто-нибудь приедет.

— А тебе большую квартиру дадут? — спросила Маша, прикидывая, как разместить гостей. Наташку надо позвать обязательно.

— Да уж не двухкомнатную, ведь я как-никак ге­нерал... Это вроде молочного зуба, — добавил Дед. — Он все равно выпадет, и лучше потерпеть боль, но вырвать его вовремя, чтобы новый рос прямо.

— Я потерплю, — сказала Маша и ушла к себе.

Записка Евгень Евгеньича лежала у нее в столе, дожидаясь Толича, который, похоже, не приедет никогда. Маша помнила ее наизусть, но перечитала пне раз. Ничего нового: список фильмов и плакатов, и в конце — «ключ под Сократом. Толич! Можешь сам убедиться. Я дошел до № 5. Не будь свиньей, до­ ждись...». Продолжение легко угадывалось: дождись меня». Мол, вместе спустимся в подвал и пойдем дальше. Но одно коротенькое слово можно было уместить в уголке. Если Евгень Евгеньич залез на следующий листок, значит, написал еще по крайней море строчку.

Скорее всего, эта строчка и объясняла, как найти КАМЕНЬ.

Тот самый камень, который больше ста лет назад отодвинул миллионщик и контрабандист Никита Бобрищев, отправляясь в свой последний тайный поход к берегу моря.

Тот самый камень, из-за которого дул сквозня­чок, гасивший спички у Боинга.

Непонятно, как его разыскал Евгень Евгеньич. Не лазил же на карачках под партами, чтобы просту­чать стены подвала. Но — разыскал и первым после Бобрищева проник в катакомбы...

Весной и по осени, после ливней, в оврагах появ­ляются размытые водой провалы. Их сразу же засы­ пают, чтобы не лазили дети. Если успеешь заглянуть в такой провал, увидишь тоннель с ровными стенами из сплошного изжелта-белого ракушечника. В Укрополе из него сложены все старые здания, от особняка Бобрищева до сараев. Ракушечник добывали столе­тие за столетием, пробивая в каменной толще тонне­ли и оставляя для опоры стены, чтобы свод не рухнул на головы шахтерам. Тоннели ветвятся и поворачи­вают в самых случайных направлениях, уходя то вниз, то вверх и там сплетаясь в новые лабиринты. Это и есть катакомбы. Никто их как следует не знал и не знает.

Сейчас ясно, что один из таких тоннелей вел из подвала бобрищевского особняка к берегу моря, где разгружались шаланды с контрабандным грузом. Маша поспорила бы на мотороллер против жева­тельной резинки, что при жизни миллионщик нико­му не открыл свою тайну. А когда летел с обрыва, было уже поздно. Наверное, в катакомбах и сейчас лежат ящики с истлевшим турецким табаком и бочонки с ромом.

Евгень Евгеньич дошел до какого-то № 5. Что это такое? Далеко или близко?

И другое время Маша дождалась бы, когда исто­рика выпишут из больницы, напросилась бы с ним в

катакомбы. Мол, одному вам идти опасно, возьмите нас хотя бы у входа постоял, — Петьку, Боинга и