– Я чечен! – твердо заявил Аслан. Тут ничего не утаишь.

– Ну, – разочарованно протянул писклявый, – тогда иди дальше! Канай, кент!

Аслан сделал еще несколько шагов вперед.

– Еще дальше, – приказал зычный голос.

Когда глаза немного привыкли к полутьме, а горло к духоте, Аслан разглядел прямо перед собой нескольких человек, сидящих рядком на нижних нарах и уставившихся на него в упор:

– Ты действительно чеченец? – спросил один из них на родном языке.

– Наши родовые земли в аиле Старая Сунжа, – так же ответил им Аслан.

– Почему ты тут?

– На то воля Аллаха! – смиренно поклонился Аслан.

– Мы тебя конкретно спрашиваем. Все равно сегодня же все будет известно. Тебя как зовут?

– Аслан Магомадов.

– Знаю я Магомадова! – поднялся один из этой компании и вышел на свет.

Это был высокий и худой мужчина лет пятидесяти. Совершенно седой. С лицом уставшего и разочарованного библейского пророка. Он с брезгливостью оглядел Аслана, поморщил нос, будто обнюхивая, и безапелляционно заявил:

– Но это не он! Не похож... – подумал и добавил: – Или похож?..

– Я не единственный Магомадов на свете. – Аслан, сдерживаясь, опустил глаза.

– Тот служил у Бараева. Я его сам видел!

Они земляки, чеченцы... Вот только какие? Скорее всего, московские уголовники. Аслан промолчал, ожидая продолжения разговора, каких-то слов, по которым можно было бы точнее сориентироваться, куда они клонят, чего допытываются?

Но и собеседники замолчали, рассчитывая услышать комментарии с его стороны.

– Ты служил у Бараева? – напрямик спросил седой.

– Нет, – Аслан будто бы соврал, но сказал правду, – я только выполнял его отдельные поручения.

– Какие?

– Это его тайна. Я не могу чужую тайну открыть.

– А в «конторе» перед следаками ты так же сохраняешь чужие тайны?

– Аллах свидетель! – склонил голову Аслан.

– Что вы там шепчетесь по-собачьи? – прервал их зычный голос. – Говорите понятно! Что это за говно к нам прибило?

– Ты что за говно? – седой спросил по-русски.

– Я учитель. Из Грозного. – Аслан тоже перешел на русский язык.

– Тебя Бараев прислал? – из темноты спросил кто-то из чеченцев.

– Нет. Его отряд был уничтожен. Спаслись только несколько человек. Бараев ушел в горы. А я вернулся к людям.

– Что было потом?

– Чернокозово...

– Кончай базар! – подошел двухметровый амбал. – Тебя Асланом зовут?

Тот согласно кивнул.

– Вы его к себе берете? – спросил здоровяк чеченцев.

– Он же наш.

– Вот и ладушки. – Амбал похлопал Аслана по спине. – Раз побывал в Чернокозове, значит, ты, видать, мужик тертый. Тебя учить не надо.

Аслан молча принял слово «мужик». На местном жаргоне это означало, что он не вор, не уголовник, что попал сюда не по криминальным делам и будет добросовестно выполнять все тюремные законы, все приказания администрации.

– Садись, мужик, – чеченцы подвинулись на нарах.

И снова Аслан не стал спорить. Этот статус его вполне устраивал. Более или менее. Что ни говори, а первый шаг был сделан.

– Ты давно ел? – спросил его кто-то из темноты.

– Два дня назад.

– В отделении сидел?

Аслан молча кивнул.

Ему протянули кусок хлеба, кружку с водой:

– Жуй. Медленно глотай, понемногу. Потом еще дадим. На верхней шконке сейчас спит Мурат. Через два часа он спустится, ты ляжешь на его место.

– А я? – спросил седой.

– Брат мой, ложись рядом, – сказал голос из темноты. – Что я тебе еще могу предложить? Там, в солнечном мире, я мог бы дать тебе даже больше, чем ты мечтаешь... А тут... Только горе свое и муки за грехи... Если ты захочешь разделить со мной.

– Отдай мне боль твою, – седой сложил ладони перед лицом, – брат и учитель.

Аслан тщательно прожевал кусок хлеба, размягчая его водой до состояния жидкой кашицы. На собственном печальном опыте он знал, что будет, если глотать, как хочется, не сдерживаясь, большими кусками – много и сразу! Живот будет крутить и нестерпимо резать!

– Мы неделю сидели в окопах без крошки еды, – сказал голос из темноты. – В окружении. Немцы нас даже не обстреливали. Они знали, что мы сами передохнем. Кто-то не выдержал, застрелился. Кто-то раньше сам собою умер. Когда нас отбили, освободили, вывели к своим, то оказалось, что выжили только двадцать три человека. Из ста... Так вот нас разоружили и окружили колючей проволокой, чтоб никто не мог к нам приблизиться, покормить. Первый раз дали по нескольку глотков воды. Потом, через полчаса, кусочек хлеба, размоченный в воде... Еще через час по столовой ложке жидкой каши. А одному солдатику повезло. На раздаче стоял его земляк, то ли черемис, то ли хант. Какой-то редкой национальности. Ну он ему по- свойски... Побольше каши дал. Потом еще и добавил.

– Заворот кишок? – спросил седой.

– Часа два мучился, – подтвердил голос из темноты. – Орал, крутился по земле. Его пытались промыть, вызвать рвоту или как там еще? Ничего не смогли сделать.

– Да, – вздохнул седой, – за долгую жизнь много испытаний прошли вы, много чужой и своей крови пролить пришлось.

– Простите, – Аслан вежливо спросил учителя, – вы воевали в Отечественную?

– А как же! – С гордостью ответил за него седой. – Воевал! Был сыном полка. И вот видишь, куда занесло под конец жизни...

– Когда я вернулся с фронта, – начал рассказ голос в темноте, – даже не стал в пустой дом заходить. Чтоб сердце злом не наполнить. Сразу сбежал в горы. Пастухам помогал, скот пас. Даже жена у меня была! Я в горах по-прежнему жил. А она – внизу. Иногда приходила. И родные ее ко мне приходили, уговаривали вернуться. Не стал. Зачем беду искать? Мы и так хорошо жили. Только детей редко видел. Они с людьми в ауле жили. В школу ходили. Дочка без меня замуж вышла, сын женился. А тут и внук вырос. Школу закончил. Не выдержал я этого! Спустился к людям! Поверил... Весной девяносто первого года.

– И что дальше?

– Стали из меня легенду антисоветскую делать, всюду пихать в президиум! Всем я стал нужен!

– Разве это плохо?

– Да... Теперь они в горы ушли. А я, старый дурак, смерти жду в камере.

– Вы еще сто лет проживете, – проговорил седой. – Будет еще праздник жизни!

– Буди Мурата, – приказал старик из темноты. – Пусть мальчишка поспит. Через час разбудите его и меня. Мы поедим немножко. И еще часок поспим.

Так и началась бутырская тюремная жизнь Аслана Магомадова.

К вечеру того же дня он немного оклемался. Поел, поспал.

– Ты чему учил детей в школе? – допытывался старик.

– Английскому языку.

– Я же говорил! – обрадовался седой. – Я же вспомнил, что он был у Бараева переводчиком! Там я его и