– И в бордель! – заговорщически шепнул Грязнов. – А кстати, где твой напарник? Уже по бабам бегает?

– Он мне не напарник, – отрезал Реддвей. – Он... как это по-русски?..

– Искусствовед в штатском? – предположил Турецкий.

– Аморальный тип, и ты бы с ним в разведку не пошел? – предположил Грязнов.

– В разведку – да, а про мораль – я не знаю точно. Если бы ваши, как это... командиры не гарантировали, что мне позволят работать с Турецким, я бы ни за что не согласился на эту миссию. Ненавижу политические дела.

– Может, не будем о делах? – возмутился Грязнов. – Хорошо сидим, рабочий день давно кончился, отдыхать надо, а дела до утра потерпят.

– Немножко будем. – Реддвей махнул рюмку и отодвинул тарелку. – Я хочу сразу объяснить свою позицию. Если вы с ней согласны, будем работать вместе, если нет, я обойдусь один.

– Расслабься, Пит, – Турецкий похлопал товарища по плечу, – никто не собирается на тебя давить. Мы со Славой, во всяком случае, точно не собираемся.

– А в спорах, старик, – Грязнов нравоучительно поднял палец, – рождается истина.

– И все равно я объяснюсь. В кабинетах я говорить об этом не хочу, а на улице – не люблю, поэтому будем говорить здесь.

– Если ты прослушки опасаешься, – усмехнулся Грязнов, – так это самое неудачное место – здесь электронных насекомых намного больше, чем настоящих.

Реддвей выложил на стол золотую зажигалку «зиппо»:

– Глушит все в радиусе пяти метров.

Грязнов недоверчиво потрогал зажигалку вилкой:

– А если семьдесят шестым бензином заправить? Или в жидкость уронить?

– Вы будете слушать или нет?! – взорвался Реддвей.

– Будем, будем, – успокоил Турецкий.

– Только недолго, – попросил Грязнов, – трезвеем же, водка киснет.

Реддвей закурил, собираясь с мыслями.

– Банковский скандал – это очень плохое дело. Свидетелей убирают одного за другим. И я не уверен, что это ваши русские их убирают. Я очень опасаюсь, что за всем этим стоят наши американские спецслужбы. ФБР, или АНБ, или даже люди из Лэнгли. Это плохое дело и опасное.

У столика материализовался официант:

– Господа еще чего-нибудь желают?

– Потом, – отмахнулся Турецкий.

– Опасность – его второе имя, – кивнул на Турецкого Грязнов.

– А мое второе имя Фицджеральд, – буркнул Реддвей, – только никому не говорите. Вы решили, что я теперь важная птица – советник комиссии конгресса, а я есть козел отпущения. Александр, я так сказал?

– Боюсь, что так, – угрюмо кивнул Турецкий.

– Так вот. В этом скандале испачкались самые высокие тузы.

– Чьи тузы-то? – неохотно поинтересовался Грязнов. – Каких мастей?

– И наши, и ваши. Если мы что-то найдем, меня как минимум отправят в отставку. Если мы ничего не найдем, мне дадут орден, но конгрессменам это не понравится. Кроме того, в любом случае за каждым углом меня подкарауливает пуля как бы русского снайпера, и еще со мной Симпсон, и какая у него настоящая задача, я не знаю.

– Резюмируем, – хмыкнул Турецкий, нанизывая на вилку сразу три крохотных скользких опенка. – Ты в глубокой заднице и предлагаешь нам выбор: нырять за тобой или наблюдать с галерки?

– Что есть «галерка»?

– Издалека, короче, наблюдать.

– Не совсем так, – замотал головой Реддвей. – Нырять не нужно. Понимаешь, Алекс, я верю в Америку и верю своему президенту и буду воевать, если нужно, за него и мою страну. И в отчете, который попадет к нему, напишу все, что смогу узнать. Вопрос в другом: а вы верили своему бывшему президенту? Если я скажу, что он главный сукин сын, что он обо всем знал и все покрывал за деньги, вы будете воевать? Против меня?

– Господа еще чего-нибудь желают? – официант опять явился и ненароком смахнул со стола рюмку Турецкого. – Прошу прощения, заменю в сей момент! Прикажете подавать горячее?

– Сказали тебе, потом! – Грязнов дождался рюмки Турецкого и плеснул всем еще по пятьдесят. – Мужики, надо выпить. У меня лично от таких философских вопросов всегда аппетит просыпается.

Но Реддвей был настроен конкретно, он желал получить ответ, причем однозначный и прямо сейчас:

– Да или нет?

– Не знаю, – честно признался Турецкий. – С тобой лично и за президента как символ я воевать, наверное, не буду. Но в то, что он был самым главным сукиным сыном, я тоже не верю. Мафия эти деньги отмывала, вот в это я верю. А значит, с ней и надо разбираться.

– Нет у вашей мафии таких денег, – отрезал Реддвей. – Эти ваши «новые русские», на которых все валят наши газетчики, не могли заработать столько ни на рэкете, ни на порнографии, ни даже на наркотиках и оружии. Они, как и я, в этой истории козлы отпущения. А вот Чеботарев – фигура...

– Господа еще чего-нибудь желают? – тот же официант снова вырос над душой.

– Господа желают счет! – рявкнул Реддвей. – Поехали отсюда.

– А кто здесь Турецкий? – все так же ласково осведомился официант. – Вас к телефону.

– Что за черт? И почему не на сотовый? Кто знает, что я здесь? Где у вас телефон? – Турецкий разразился потоком бессмысленных вопросов. Потом махнул рукой приятелям: – Спускайтесь к машине, я догоню.

Телефон оказался за стойкой бара. С каким-то неправдоподобно коротким шнуром. Чтобы взять трубку в руки, Турецкому пришлось пройти за стойку. Это было последнее движение, которое он помнил четко.

Человеку нужна идея. Нужна идея человеку!

Неважно какая – пусть пресная, тусклая, необходимо лишь осознавать сам факт причастности к движению жизни. Если же к этому добавить способность беспристрастно оценивать собственные возможности, да еще небольшую толику оптимизма, можно вполне безмятежно проживать день за днем, не страшась грядущей старости. Только вот... Как, спрашивается, вписать в эту схему всяческие «приятные» неожиданности вроде дневника Басина?

– Хреновая концепция! – Черный, не удержавшись, фыркнул. – И уж тем паче не первой свежести. «Не страшась грядущей старости...» Чего ее, мать твою, страшиться, если до нее дожить, вероятно, не