электронные устройства, много дорогих материалов. Кроме того, чтобы изготовить его, нужны особые станки, которые есть на военных производствах. Это очень сложно. И очень дорого.

– И все-таки? – не отставал Кипарис.

Знаменский со скорбным видом назвал сумму. Она рассмешила Эдика. За эти деньги можно было купить всего лишь три «жигуля». Или однокомнатный кооператив в Москве. В общем, для Эдика это была совершенно незначительная сумма.

– Знаете что, Феликс, – сказал он наконец, выбрасывая пустую пачку из-под «Мальборо» в урну, – я вам помогу.

Знаменский решил, что ему послышалось, и потряс головой...

Спустя два дня Кипарис, Знаменский и Бычков собрались вечером в лаборатории. Кипарис предложил следующее: они вводят его в число соавторов изобретения, а он, в свою очередь, берет на себя финансирование дальнейших исследований. Оба ученых подумали, что Эдик хочет вложить все свои сбережения в науку, и на глазах у них появились слезы. Конечно, они были согласны. О том, чтобы кто-то еще знал об этой секретной договоренности, не могло быть и речи – это было невыгодно никому.

Следующий год прошел в непрерывных хлопотах. Кипарис договаривался с руководителем НИИ, чтобы тот не препятствовал исследованию темы, с нужными людьми в Академии наук и в министерстве, пользуясь старыми связями, наладил знакомство с директором одного военного завода... Оказалось, что за достаточно большие деньги даже в Советском Союзе можно сделать немало. Эдик через один провинциальный заводик «отмыл» деньги, потом их перевели на счет НИИ, и совершенно законным образом необходимые средства поступили в распоряжение Бычкова. Ученые только диву давались. Скоро аппарат был изготовлен. Знаменский и Бычков приступили к опытам, Кипарис, который втянулся в это дело, помогал им как мог. Опыты на свиньях прошли блестяще. Метод помогал в девяноста трех случаях из ста! Так как известно, что из всех животных организм свиньи наиболее близок к человеческому, Знаменский утверждал, что этот процент сохранится и при использовании аппарата на людях.

Наконец они получили авторское свидетельство на аппарат. Об изобретении Бычкова, Знаменского и теперь уже Кипариса написали в узкоспециальном медицинском журнале. И... очень скоро забыли. Кипарис ездил по всей стране, пытался внедрить изобретение, но даже ему ничего не удалось. Косность советской системы проявилась во всей красе. Знаменский и Бычков приуныли, Феликс даже начал попивать. Но не таков был Кипарис, чтобы оставить идею, на которую он потратил столько времени и денег. Он придумал гениальный ход: если родная страна не хочет использовать (Эдик уже считал себя равноправным автором изобретения), то наверняка на Западе найдутся люди, которые проявят интерес. Было решено отправить Кипариса (кого же еще?!) за границу. «Куда?» – вопроса не возникало. В те годы можно было получить право выезда только в одну страну. В Израиль.

Кипарис без труда получил вызов. И через полгода, в восьмидесятом году, с одним-единственным чемоданом он оказался в новеньком, недавно построенном аэропорту Шереметьево-2. Жены у него не было, мать давно лежала на Введенском кладбище, поэтому в дальний путь Кипариса провожали все те же Знаменский и Бычков. Их можно было понять: теперь с Эдуардом у них ассоциировались все надежды на то, что их изобретение будет наконец служить на благо человечества. Договор был такой: очутившись за кордоном, Кипарис сразу регистрирует изобретение на три имени, получает патент, начинает пробивать новый метод и в случае успеха продает лицензию. А потом, при возможности, уедут и Знаменский с Бычковым. В успехе никто не сомневался, и прежде всего Кипарис. Он уже успел получить отзыв одного американского профессора, которому в большой тайне показал аппарат. Тот был просто поражен и несколько минут не мог ничего говорить. А когда обрел наконец дар речи, объяснил Кипарису популярно, что владелец патента на Западе станет миллионером. Надо сказать, об этой встрече Кипарис ничего не сказал Знаменскому и Бычкову.

– Черную икру нельзя!

– Одну баночку!

– Я сказала: нельзя! А интересно, откуда у вас черная икра? В продмаге такую не продают! А? Откуда?!

Худенькая женщина в сереньком клетчатом пальто стояла перед длинным, обитым истертым линолеумом столом, на котором горой возвышались ее вещи, извлеченные из лежащего тут же, неприлично распахнувшего крышку чемодана.

– Эт-то... родственникам... – промямлила женщина, на глазах которой появилась влага.

Возвышающаяся над ней бабища в голубой форме таможенника грозно повела плечами и, держа перед собой выглядящую в ее огромных руках микроскопической баночку с черной икрой, прогрохотала:

– Ничего, обойдутся без икры в своем Израиле! Не похудеют! – Ненавистное слово «Израиль» было произнесено с ударением на последнем слоге. Видимо, по мнению таможенницы так должно звучать обиднее. И, поставив баночку на свой стол, продолжала рыться в вещах женщины своими толстыми, похожими на весьма дефицитные в том далеком восьмидесятом году сардельки...

Кипарис стоял в скорбной очереди перед стойкой таможенного досмотра в Шереметьеве-2 и наблюдал эту сцену. Пожалуй, он был один, кто не примерял со страхом и отвращением эту ситуацию на себя – каждый знал, что любой его вещичке предстоит испытать на себе грубое и даже какое-то кощунственное прикосновение толстых пальцев-сарделек. Багаж же Кипариса, как уже говорилось, состоял всего лишь из одного, по виду очень легкого чемодана.

Люди приближались к таможеннице как к плахе. Все знали, что сейчас будет болезненная и унизительная процедура, но зато потом... Потом счастливая неизвестность. И каждый верил, что в будущем, в благополучной и богатой загранице его ждет удача. И что такое эта короткая процедура перед заманчивым и радужным будущим?!

И все же на глаза женщин наворачивались слезы, когда их нижнее белье ворошили пальцы таможенницы. А у мужчин сами собой сжимались кулаки.

Наконец подошла очередь Эдика Кипариса. Он вежливо поздоровался с таможенницей, протянул ей аккуратно заполненную таможенную декларацию и поставил на потертый линолеум свой чемодан.

– Откройте, – рявкнула она, кивая на него.

Эдик щелкнул старенькими замками, и удивленным взорам присутствующих открылись внутренности Кипарисова багажа. Собственно говоря, никаких особенных внутренностей и не было. Так, несколько бумажных свертков, потертые джинсы и бутылка «Столичной» водки.

– Что тут? – прогремела таможенница.

– Где именно? – поинтересовался Кипарис.

– Тут! – ткнула она своим пальцем в свертки.

– А-а, тут. Здесь мои личные вещи, – был ответ.

– Понимаю, что не мои, – разозлилась таможенница, – какие именно, я спрашиваю!

– Ну-у разные. Можете посмотреть сами, – разрешил Эдик.

Таможенница хмыкнула и, бормоча «буду я еще у вас, жидов, разрешение спрашивать», схватила свертки. Развернув старые газеты, она вытащила три мятые и по виду очень несвежие мужские сорочки, несколько грязных трусов и неприятно пахнущий клубок нестираных носков. Разложив перед собой все эти интимные предметы, она с изумлением воззрилась на Кипариса:

– И это все?

– А что вы хотели там обнаружить? – поднял брови Кипарис.

Таможенница сделала несколько недоуменных движений руками, еще раз внимательно осмотрела чемодан. Он был старым, сделанным в незапамятные времена из жесткой фибры, давно потрескавшейся и ободранной. Никакого второго дна там быть не могло. Ей не оставалось ничего, как только проверить паспорт Кипариса, его выездную и въездную визы, пересчитать жалкие девяносто долларов, которые каждый эмигрант имел право вывезти из СССР, и отдать документы Эдику. Тот взял, аккуратно упаковал свои вещи обратно в чемодан и отправился на посадку. Впереди его ждала новая и пока неизвестная жизнь...

...Минут через двадцать езды по Ленинградке Кипарис миновал Белорусский вокзал и покатил на своем «рейндж-ровере» по улице Горького, это он так, по привычке, называл Тверскую. Кипарис миновал ее, свернул на проспект Маркса (пардон, Моховую), с удивлением покосился на восстановленные Иверские ворота и Манежную площадь, превратившуюся в некое подобие детского городка. Затем он затормозил у