нервозность.

«Знает кошка, чье мясо съела» — пронеслось в голове у Плетнева, и он, чтобы только не задеть чего-нибудь стеклянного, осторожно прошел к столу, неподалеку от которого, около стойки с пробирками, стоял Кокин.

— Хотелось бы воспользоваться вашей консультацией, Николай Александрович.

По тому, с каким облегчением вздохнул Кокин, можно было подумать, что он только что сбросил с плеч семидесятикилограммовый мешок с мукой и теперь может перевести дух.

— Воспользоваться консультацией?.. Да, я слушаю вас. Если, конечно, смогу вам чем-то помочь.

«Сможешь, голубчик, сможешь! Да и куда ты на хрен денешься!» — пронеслось в голове у Плетнева, однако вслух он произнес еще дома заготовленную фразу:

— Насколько мне известно, вы защитили докторскую диссертацию по отравляющим веществам и ядам?

— Если говорить более точно, об их влиянии на центральную нервную систему, — «поправил Плетнева Кокин. — И что с того? Вам-то это зачем?

В его интонации прослеживалась нарастающая нервозность, однако Плетнев старался ее не замечать.

— Так вот у меня к вам один вопрос, Николай Александрович.

— Да?

— Каким веществом может отравиться человек, чтобы он умер как бы от сердечного приступа и при всем при этом препарат этот было бы крайне сложно обнаружить даже при вскрытии?

Теперь уже глаза Кокина буквально прощупывали лицо Плетнева, однако надо было отвечать, тем более что к нему обращались как к специалисту.

— Видите ли, подобных веществ достаточно много, но… но если вам это нужно…

— Да я знаю, знаю, что много, — перебил его Плетнев, — но назовите хоть одно. Ну, первое, что пришло в голову?

У Кокина дернулась правая щека нервным тиком и он произнес, помедлив:

— Ну-у, если вам это так нужно… В общем, достаточно сложно обнаружить яды растительного или бактериального происхождения, также это мог быть достаточно сильный сердечный стимулятор, например… — Он неожиданно осекся, словно сам себя схватил за язычок, и уже более спокойно добавил: — Но такие препараты довольно сложно достать, даже если вы очень захотите.

— А как насчет того, чтобы синтезировать их? — в упор спросил Плетнев. — Да, синтезировать! Скажем, в вашей же лаборатории.

И он глазами показал на колбочки и реторты, которые выстроились на рабочем столе.

Кокин угрюмо молчал, пристально всматриваясь в глаза Плетнева.

— Да, да, Николай Александрович, вы не ослышались! Я говорю именно про эту лабораторию, про лабораторию, в которой до недавнего времени работал и ваш коллега Савин.

Кокин невольно сморгнул и его невыразительное лицо стало гипсово-белым.

— Простите, Владимир… Антон Владимирович, но я отказываюсь понимать вас. К тому же, насколько вам известно, мы занимаемся прямо противоположными разработками, да и вообще…

Однако Плетнев словно не слышал его лепета, продолжая гнуть свою линию:

— Кстати, а как этот препарат действует? Что, человек выпивает рюмку коньяка и моментально падает с инфарктом?.. Ударившись при этом головой об угол стола. Или же…

— Вы на что-то намекаете? — дрогнувшим голосом спросил Кокин.

— Иначе бы я не завел этот разговор с вами, — пожал плечами Плетнев.

— И на что именно? — повысил голос Кокин.

Плетнев устало вздохнул.

— Николай Александрович… вы же умный человек. Давайте не будем вилять друг перед другом.

Кокин полоснул по лицу Плетнева испытующе-вопросительным взглядом и почти выдавил из себя:

— Да… конечно, не будем… — И тут же, будто его подстегнули хлыстом: — Миша… Михаил Леонидович… он что… был убит, а не умер?

— Да, — кивнул головой Плетнев. — Можно считать, что ему помогли уйти на тот свет.

— И… и что? Именно таким образом?.. Я имею в виду с добавлением какого-то препарата?

Плетнев покосился на Кокина. Сказать, что это всего лишь гипотеза, выдвинутая судебным медиком и уже развитая им, Антоном Плетневым? Да кто он, собственно говоря, такой в глазах этого фармацевта? Подумал и решил не рисковать.

— Да, можете считать, что это уже доказанный факт.

— Кем… кем доказанный? — встрепенулся Кокин, на что Плетнев только плечами пожал. Мол, не задавайте глупых вопросов, профессор.

— Да, конечно, — согласился с ним Кокин. — Тайна следствия. И что же, вы обвиняете в этом меня?

И вновь пожатие плеч.

— Но на чем… на чем строятся эти ваши… домыслы? — почти взвизгнул Кокин. Он явно нервничал, допускал ошибки, и его надо было добивать.

— Что вы имели в виду, когда сказали Савину: «Вы пожалеете об этом»?

— К-когда я такое говорил? — растерялся Кокин.

— Через день после попытки ограбления. Кстати, чуть позже вы уверяли меня, будто вы и Савин лучшие друзья. Надеюсь, это вы помните?

В ожидании ответа Плетнев присел на стул; однако Кокин молчал, словно его заклинило. Наконец поднял на своего мучителя наполненные болью глаза и как-то очень тихо произнес:

— Да, вы угадали. Я и Савин… мы не любили друг друга. Спросите, почему? Да потому, что это был молодой и действительно талантливый хам, без авторитетов. Мы… мы разрабатывали «Клюкву» три года, а он пришел на все готовенькое и… В общем, он просто издевался надо мной, пользуясь тем, что ему покровительствовал Ясенев и он как бы был любимчиком нашего академика.

Лицо Кокина скривилось в какой-то вымученной гримасе, и он сглотнул подступивший к горлу комок.

— Но поверьте… убивать кого-то только за то, что он пользуется повышенным вниманием руководителя группы… По крайней мере, это глупо.

Он замолчал было, однако что-то щелкнуло в его голове и он снова вскинулся на Плетнева:

— И потом… какие, собственно говоря, у вас доказательства, что это я виноват в гибели Савина?

Плетнев как бы не слышал этого вопроса, вылившегося в крик души.

— Когда вы в последний раз встречались с Глебом Шумиловым? — совсем уж казалось бы не к месту спросил он.

— Я? — изумился Кокин. — Я… я не помню. К тому же мы так вот запросто не общаемся. Все-таки он — вице-президент компании, а я… я всего лишь ученый, который по контракту работает на компанию Шумилова.

— Хорошо, — согласился с ним Плетнев. — По контракту, так по контракту. Но в таком случае я в третий раз задам вам вопрос, на который у вас так и не нашлось внятного ответа.

Он замолчал, выдержал мхатовскую паузу и, четко разделяя слова, произнес:

— Что вы делали в лаборатории в ночь с тридцатого на первое. Перед тем, как надеть халат наизнанку!

Заметив, как вздрогнул при этих словах Кокин, жестко, с металлом в голосе добавил:

— Только не надо мне рассказывать, что вы в течение пяти часов выключали сушильную камеру.

— Но я… — пробормотал Кокин. — Это какая-то нелепость… Поверьте, я ничего плохого не сделал…

Теперь уже на него было больно смотреть.

— Ближе к сути!

— Я был… Господи! Простите, но я не могу вам сказать, где я был!

Вот оно! Пожалуй, это первый правдивый ответ. И на нем уже можно строить обвинение.