«Батюшки, время-то! Третий час! — едва не завопил Турецкий. — И куда ж оно так быстро испарилось? Только ведь что приехал в прокуратуру, а трех часов как не бывало…

Он ринулся к телефонному аппарату, чтобы звонить в МУР. Яковлев, как ему доложили, был на выезде, но должен вернуться с минуты на минуту. Оказывается, Федоров уже успел опередить Сашу, тоже позвонил к себе и приказал оперативникам немедленно собраться для краткой информации. Оставалось надеяться, что лавры генерального прокурора пока не прельщают Юру, а оценка Меркуловым этой его самодеятельности поможет Федорову не повторять тех же ошибок. Поэтому Турецкий попросил только передать Яковлеву, чтобы тот немедленно связался с ним, как появится, а после этого позвонил в НТО — научно-технический отдел. Там сейчас должен был находиться его главный интерес: фотороботы.

Когда-то… да что там, всего два года назад, а будто вчера, звонил Саша при такой же нужде лучшему человеку и криминалисту в первопрестольной, а может, даже в государстве — Семену Семеновичу Моисееву, который еще в бытность их с Костей в горпрокуратуре руководил кабинетом криминалистики. Семен выслушивал слезную мольбу, кивая своей мудрой еврейской головой, затем все делал в лучшем виде и практически незамедлительно, после чего угощал просителя спиртиком из своих тайных и нескончаемых лабораторных запасов. Надо при этом иметь в виду, что со спиртным в столице и государстве в восьмидесятых — начале девяностых было ой как туго. А Семен всегда имел.

Увы, нету больше подобных специалистов. Питья теперь навалом, а специалистов днем с огнем поискать. Ушел старик на пенсию, как ни крепился, а Турецкий лишился в прокуратуре самой верной своей руки. Да и народ не тот пошел. С другой стороны — зарплата маленькая, забот до и больше, а кому это надо?.. Честно говоря, Саша и не знал, кто там у них сегодня командует.

Ответил приятный женский голос. Турецкий, естественно, тут же полностью представился. Женщина назвалась Верой Константиновной и сообщила, что действительно майор Яковлев доставил к ним свидетеля для составления фотороботов. Сама она при этом не присутствовала, но знает, что работа была завершена где-то в районе двенадцатого часа. Пришлось помучиться, очень, говорили, расплывчатые сведения. Впрочем, если остро необходимо, она может найти криминалиста, проводившего эту работу. Но придется подождать, поскольку сейчас никого на месте нет. Почему — Саша не стал спрашивать. Наверно, потому, что понедельник — день любителей совещаний. Он дал Вере Константиновне свой номер телефона и попросил — самым нежным и сердечным образом — перезвонить ему.

Но едва повесил трубку, как прорвался Володя Яковлев. В чем дело, говорит, полчаса не могу дозвониться? Ну уж!..

— Ладно, слушай информацию, — не стал спорить Яковлев. — По фотороботам. Кое-что получилось. Я, честно, не очень доволен, но… При большом желании, как говорится, а также используя фантазию, можно и узнать. Оба сейчас тебе подошлют, я распоряжусь.

— А что это у тебя там за Вера Константиновна? — как бы между прочим поинтересовался Турецкий.

— А ты откуда знаешь, Александр Борисович? — В вопросе был явный подвох.

— Разговаривал только что.

— А-а, всего-то?.. — будто успокоился Яковлев. — Работает тут. Недавно. Из института криминалистики перевелась.

— Ладно, учтем, поехали дальше.

— Нет, ты скажи, откуда интерес возник? — настаивал Володя.

— Да просто голос мне ее понравился, — успокоил Турецкий ревнивого майора. — Голос, понимаешь? А видеть-то ее я никак не могу. Мы по телефону общались. Но ты, майор, молодец, как я догадываюсь. В НТО всегда надо своих людей иметь. Похвальное желание. Давай дальше.

— Дальше так. Твой «фолькс» мы, кажется, засекли. По Москве всего три таких машинки числятся. Две отпали сразу — полное алиби. А вот третий «фолькс» — вероятно, тот, что нам нужен.

— Володя, объясни мне внятно, почему ты считаешь, что наша машина была с московскими номерами? Откуда у тебя такие сведения?

— Ха! — обрадовался Яковлев, скорее всего тому обстоятельству, что ему удалось натянуть нос «важняку». — Кто меня на соседку этого Кочерги, Лидию Зубову, вывел? А девушка, между прочим, оч-чень даже… наблюдательная. Вот она-то мне и доложила, что у блохи этой апельсиновой номера наверняка были московские, иначе она бы обратила особое внимание и запомнила. А что, по-моему, вполне съедобная версия. Как?

— Полагаю, вполне, Володя. Так где, ты говоришь, находится этот апельсиновый клоп? Или блоха?

— Записывай, Александр Борисович. Это апельсиновое насекомое принадлежит директору гостиницы «Урожайная», что в Останкине. А фамилия этого гражданина Волков, Станислав Никифорович. Номерной знак колес 75–83 ММЗ. К нему я еще не успел, Александр Борисович, поскольку мы полдня с твоим Червоненко сидели. И вообще я тебе вот что скажу. Когда мы закончили, я Червоненко на всякий случай говорю: ты, мол, браток, поостерегись маленько, не отсвечивай, в Шереметьево не езди пока, пусть время пройдет. Это я потому, что у нас такой позорный прокол с Кочергой получился. Я ж понимаю, Саша, если они начали охоту за свидетелями, то не остановятся, это только дураку не ясно. Верно?

— Да. — Турецкому оставалось лишь вздохнуть: во всем прав был сыщик. — И если мне, Володя, удалось в считанные часы выйти на этого «Гену», то почему того же не могут сделать опытные киллеры, которые мгновенно вычислили нашего Кочергу.

— Но я не совсем тебя понял, Александр Борисович, — прервал Яковлев. — Ты, что ли, сам поедешь в Останкино или мне поручишь?

— Сам, Володя, сам. А вот насчет Семена — тут ты абсолютно прав, а я не подумал. Молодец, спасибо. Надо его изолировать, хоть на время.

— Да что там… — засмущался Яковлев. — Это же наше дело… И еще по поводу этого Кочерги кое-что имею. Ты знаешь, что у него в Германии был определенный финансовый интерес?

— Да, он говорил, и в протоколе записано, что имеет… ну, имел он там маленький, так сказать, гешефтик. А до конкретики так у нас и не дошло. Времени уже не оставалось, а потом, ты и сам знаешь, как сложились обстоятельства.

— Так вот, в его бумажках, которые аккуратно были сложены в ящике платяного шкафа, мы обнаружили некоторые документы на немецком языке. Я теперь думаю, что они никому были не нужны, поэтому их и не искали. Да и торопились, видно. В письменном столе, что в прихожей стоял, все перерыто, перелопачено. А в платяном — только карманы у пиджаков вывернуты. В ящик же, где обувь, не лазали. Поверхностный обыск был. Может, больше для показухи?

— Значит, версия о самоубийстве, которая была ими так тщательно подготовлена, все-таки закачалась?

— Не, Саша, ты меня не понял. По этой части как раз все чисто. А бардак в столе и шкафу можно списать на самого хозяина, который, находясь уже не совсем в своем уме, искал бумажку и карандаш, чтоб написать предсмертное письмо. Вот как выглядит. Ты эту его записку помнишь? Бумажка из блокнота вырвана, нашли мы его. И пальцевые отпечатки — его собственные. А у него в ящике-то целая пачка хорошей бумаги лежала. Он же не мог этого не знать. Вот бы и взял чистый лист. Значит, не в себе был. Схватил, что под руку подвернулось.

— Интересно, — заметил Турецкий. Ему и в самом деле любопытны были эти наблюдения толкового сыщика. Многого, получается, не учли убийцы, как ни старались. — Ну а что ж это за бумаги ценные?

— Документы, Саша. Мне пришлось тут одному нашему на перевод дать, поскольку я в немецком ни