Надо было, что называется, по какому-то наитию забраться в самое логово зверя, чтобы затем со спокойной совестью спугнуть его. А в том, что дело произошло именно так, Турецкий фактически уже не сомневался. Да если бы оно еще ограничилось только побегом преступников! Как бы гораздо худшего не произошло.

Эта болтливая дура могла ведь, находясь еще под вчерашним «впечатлением», рассказать преступникам все, чего и сама не знала. И тогда они поняли бы, что выход для них только один — убрать ее. А если верить Грязнову, точнее, Борисенко и Покровскому, то, по их мнению, тот же Рэм Собинов уже свихнулся на своих идеях наказания виновных, зациклился на собственных понятиях «справедливости», а это означало бы для девушки быстрый и неправый конец. Какой настигает всякого болтуна. Стрелял же он в некогда любимую женщину? Взорвал ни в чем не повинного шофера генерала Воронова? Значит, счел их обычными издержками производства, не более. Тем паче — теперь! Когда они, казалось, уже достали последнего своего врага. Во всяком случае, предупредили, что его очередь следующая.

Положение усугублялось тем, что Климову было неизвестно, где живет Алена, даже фамилию «опытный газетчик» разузнать не удосужился — настолько увлекся «темой».

Следовало поднимать команду, немедленно обкладывать Кусково, изымать архивы «Славянского массива» и по ним изучать пути возможной дальнейшей «миграции» господ офицеров из «Тропы возмездия».

Правда, оставалась еще одна возможность уточнения их планов. Это получилось бы в том случае, если бы Алена все же сообразила своим недалеким умом, о чем можно Гладкову рассказывать, а о чем следует категорически молчать. Если бы она промолчала про их лагерь где-то в окрестностях Гороховца, который, как помнил Александр Борисович еще по собственной «военной молодости», находился в глубине или чуть в стороне от знаменитых Муромских лесов, то ее друзья могли бы временно укрыться именно там. Поди отыщи! Хотя все-таки ориентир.

Короче, в любом случае, если она еще оставалась живой, ее следовало найти и спрятать, несмотря ни на какие протесты. Жизнь дороже всякого рода любовных глупостей. Важнее всего следовало определить место ее теперешнего пребывания, а для этого требовался хоть кто-то из сотрудников «Массива».

А на часах было только семь утра, и все нормальные люди либо завтракали, отправляясь затем на работу, либо совершали «пробежки ради здоровья» по пустынным улочкам родного района. Турецкий наблюдал уже этих бегунов на дорожках парка, проезжая по Сокольническому Валу и отчасти даже завидуя им, — по программе живут люди, а не в таком суматошном режиме, как иной раз приходится ему.

Сокольники… У него этот район Москвы вызывал всегда массу разнообразных личных воспоминаний, начинавшихся с первых служебных его удач и промахов и кончая серьезными личными решениями последних лет. Много здесь всякого бывало — в этих бесчисленных когда-то кафешках и пивнушках, ностальгически напоминавших о том, что все в жизни имеет конечную цель, тем более твоя собственная жизнь, о чем мы так мало порой думаем… И уж как тут подумать о девушке, которая сперва наболтает тебе с три короба, а после осознает вдруг, какую глупость совершила, и пытается каяться. Кабы только поздно не было…

Осознавший также степень своей ответственности Климов готов был каяться перед Александром Борисовичем в своих невольных промахах. По-новому, на сей раз более подробно, исключая разве что сексуальные мелочи, рассказал он о беседе с Аленой. Дал послушать отдельные моменты магнитофонной записи, сделанной еще прошлым днем, потом кое-что из уже вечерних признаний, сдобренных изрядной долей «шаловливых оборотов речи» и эмоциональных междометий.

— Ну, мне ясно, чем вы тут занимались, — без всякой иронии сказал Турецкий. — Но зачем было бросаться в пропасть очертя голову? К чему твои признания?

— Понимаете, Александр Борисович, я таким вот образом как бы проверил, насколько ее рассказы были серьезны.

— Проверил?

— Да, и верю каждому слову. По тому, как она после отреагировала, я понял, что она чего-то испугалась… Нет, это был не испуг, она занервничала. Будто вспомнила, что куда-то опаздывает, и заторопилась. Вот и все. А о последствиях ее же откровений я как-то не задумывался. И потом, ей же необязательно говорить о том, что она мне тут по пьянке наплела? Может и промолчать. Свидетелей-то никаких нет. Вот только телефон ее утренний меня немного смутил. Кому так рано-то звонить? Дома ее не ждали, это она говорила. Да и нет у нее никакого мужа.

— Фамилию ее хотя бы запомнил?

— Да это узнать просто… Рано еще.

— Кабы поздно не оказалось.

— Я позвоню в Кусково, узнаю.

— В Кусково твое не звонить надо, а срочно ехать. Причем так быстро, чтобы застать все население к приходу на работу. Ладно, это уже теперь мое дело.

И Турецкий стал звонить Грязнову, чтобы объяснить срочность проводимой операции.

Грязнов с ходу, даже не дослушав рассказ Турецкого до конца, обозвал все это выдуманное дело чистейшей авантюрой и, лишь уступая настойчивым просьбам Сани, брюзгливым тоном пообещал подумать.

— И долго ты намерен это делать? — едва не рассердился Турецкий. Он уже был в определенном «заводе» после рассказа Евгения.

— До девяти время еще есть, а раньше девяти ни одна контора дел своих не начинает. Если не с десяти даже. Ладно, я перезвоню на твой мобильный, ты, кстати, где?

— В Сокольниках, у Климова.

— Ну вот и подтягивайтесь потихоньку к Кусковскому лесопарку, а там, глядишь, и мы подъедем. Без нужды на рожон не лезьте, приедем, разберемся…

Никто и не собирался никуда лезть. Турецкий с Климовым и сами понимали, что придется действовать с максимальной осторожностью, поэтому сделали все, чтобы остаться незаметными.

Александр Борисович благоразумно не сел в свой синий «пежо», который был уж точно известен тем, кого они преследовали — «маячки»-то ведь недаром вешали, как собаке на хвост. Воспользовались «Жигулями» Евгения. Алена, кстати, ничего о них не знала — вечером Женя благоразумно приехал на метро, а потом добирался автобусом — он ценил свои прокурорские «корочки» и по собственной беспечности расставаться с ними не желал. А если б знала, то что? Могла бы упросить доставить ее домой? Но тогда бы он узнал, куда она едет, а возможно, и к кому. Климову все не давала покоя та ее выжидательная поза с трубкой в руках, у подъезда, пока она нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, пока не последовал отклик на ее звонок. А потом слишком уж деловой вид, с которым она бесцеремонно, как опытная и знающая себе цену проститутка — кто же еще? — останавливала попутную машину.

Турецкий, между прочим, тоже оценил это наблюдение.

Итак, они подъехали к усадьбе на коричневых Жениных «Жигулях» и остановились в некотором отдалении от того здания, в котором располагался «Славянский массив». Собственно, как уже известно, это было не одно здание, а несколько домов с похожей архитектурой, но разным возрастом наружной отделки. Вполне вероятно, что в одном из соседних домов и находилось то самое гостиничное отделение, где обычно останавливались приезжающие в Фонд посетители из разных филиалов — от Омска до Ростова-на-Дону. Но в каком — это еще предстояло выяснить. А возле домов не было ни ранних посетителей, ни случайных местных жителей либо прохожих, которым могло быть известно что-то о том, будто где-то здесь имеется гостиница. Так что спрашивать не у кого.

Потом, уже около девяти утра, у главного подъезда появилась откуда-то из двора пожилая женщина с ведром и тряпкой на палке. Она начала протирать самодельной шваброй камни перед входом.

Турецкий с Климовым подошли поближе и поинтересовались, когда открывается «контора»?

Старуха неодобрительно окинула их взором и недовольным тоном ответила, что никаких контор тут рядом нет, а вот Фонд начнет работу в десять, как о том написано на доске. И она, чтобы лучше было видно глупым посетителям, протерла своей самодельной шваброй еще и вывеску — «Общественный Фонд „Славянский массив“. Режим работы с 10 утра до 20. Без перерыва на обед».

— А здесь, говорили, мамаша, вроде у них какая-то гостиница есть? — вежливо спросил Турецкий. Но вежливость его не подействовала — она уже составила себе нелестное впечатление о ранних