конце: — Если у вас не назначено ничего на это время, предлагаю (он послал вопрошающий взгляд, который, проскочив по дуге через троих киношников, хором одобрительно закивавших, отстранил Виноземских) нам вдвоем отправиться к моему юрисконсульту мэтру Жора, или Ратону, вечно путаюсь в именах, enfin[498], в Лузон, полчаса езды отсюда — он дал мне кое-какие бумаги, они у меня в отеле, и я должен дать их вам для скорого, — простите, скорбного подписания, — дело не терпит отлагательств. Решено? Решено!

— Но, Ада! — протрубила Дора. — Ты разве забыла, что завтра утром мы собирались съездить в Институт гармонии цветов на Шато Пирон!

— Поедете послезавтра, или во вторник, или через вторник! — сказал Ван. — С удовольствием сам бы отвез всех вас троих в это восхитительное lieu de meditation[499], жаль что мой скоростной крошка «унзеретти» рассчитан лишь на одного пассажира и что, должен признаться, дело с выявлением депозитов весьма срочное.

Юзлику до смерти хотелось что-то вставить. И Ван уступил доброжелательному роботу.

— Я безмерно счастлив сидеть за одним столом с Васко де Гама! — провозгласил Юзлик, вздымая бокал на уровне благообразного лицевого аппарата.

Знакомое искажение — оно и дало Вану ключ к Юзликову источнику скрытой информации — обнаружилась и в «Чузских колоколах» (мемуарах бывшего Ванова приятеля, ныне лорда Чуза, увивших и оплетающих по сей день декоративную стенку бестселлеров, — в значительной мере благодаря нескольким фривольным, зато весьма забавным ссылкам на Виллу Венеру в Рантон-Брукс). Пока Ван, набив рот шарлотом (не какой-то там «charlotte russe»[500] , подаваемой во многих ресторанах, а настоящим, с теплой запекшейся корочкой, с яблочной начинкой, формовым пирогом, творением шеф-повара этого отеля — Такомина, родом из калифорнийского Роуз-Бей), сосредоточенно жевал, обдумывая достойный ответ, его раздирали два противоречивых побуждения: одно — поддеть Юзлика за то, что две-три перемены назад, прося передать масло, опустил свою руку на Адину (Ван несравненно больше, чем к Андрею, ревновал ее к этом мутноглазому самцу, вспоминая с возмущенной и ликующей дрожью, как накануне нового, 1893 года набросился на своего родственника, распоясавшегося Вана Земского, который, подсев в ресторане к ним за столик, позволил себе аналогичную ласку и кому после, под тем или иным предлогом, Ван свернул-таки челюсть в клубе, где молодой князь состоял); а другое — сказать Юзлику, как сильно ему понравился «Последний загул Дон-Гуана». Не имея, по понятной причине, возможности осуществить первое, Ван отмел второе побуждение как имевшее тайный привкус лебезящей любезности и довольствовался, по проглатывании влажной янтарной массы, таким ответом:

— Книжица Джека Чуза, бесспорно, чудо как занимательна, в особенности по части яблок и желудочного расстройства, а также фрагментов из Альбома Розово-Перламутровой Венеры — (глазки Юзлика метнулись вбок, изображая работу памяти, и он неосмотрительно кивнул, воздавая дань общим воспоминаниям) — однако не стоило бы мерзавцу ни имя мое оглашать, ни искажать сценический мой псевдоним.

В течение всего этого гнетущего застолья (оживленного лишь шарлотом да пятью бутылками «моэта», три из которых опустошил лично он) Ван избегал смотреть на принадлежность Ады, именуемую «лицо», — живую, божественную, непостижимо слепящую принадлежность, которая в своем первородном виде редко встречается меж людей (бугристых и бородавчатых мы в расчет не берем). В свою очередь, Ада не могла удержаться и то и дело бросала взгляд черных глаз на него, как будто с каждым взглядом обретала большую уверенность, но, когда присутствующие вернулись в холл, чтобы выпить там кофе, у Вана, поскольку с уходом трех кинематографистов points de repere[501] y него поубавилось, возникли трудности с фокусировкой.

АНДРЕЙ: Адочка, душка (darling), расскажи же про ранчо, про скот (tell about the ranch, the cattle), ему же интересно (it cannot fail to interest him)/

АДА (как бы выходя из оцепенения): О чем ты (you were saying something)?

АНДРЕЙ: Я говорю, расскажи ему про твое житье-бытье (I was saying, tell him about your daily life, your habitual existance). Авось заглянет к нам (maybe he'd look us up).

АДА: Оставь, что там интересного (what's so interesting about it)!

ДАША (обращаясь к Ивану): Не слушайте ее! Масса интересного (heaps of interesting staff). Дело брата огромное, волнующее дело, требующее не меньше труда, чем ученая диссертация (his business is a big thing, quite as demanding as a scholar's). Наши сельскохозяйственным машины и их тени (our agricultural machines and their shadows) — это целая коллекция предметов модерной скульптуры и живописи (is a veritable collection of modern art), которые вы, по всей видимости, любите так же, как и я.

ИВАН (Андрею): В земледелии я профан, но все же благодарю.

(Пауза.)

ИВАН (не зная толком, что еще сказать): Да-да, конечно, надо как-нибудь заехать, посмотреть вашу технику. Эти машины всегда напоминают мне ископаемых чудовищ с длинными шеями, будто пасутся там и сям, знаете ли, или просто поникли головами в скорби по вымиранию — хотя, верно, это экскаваторы…

ДОРОТИ: В машинах Андрея ничего ископаемого нет! (Невесело смеется.)

АНДРЕЙ: Словом, милости просим (anyway, you are most welcome). Будете жарить верхом с кузиной (you'll have a rollicking time riding on horseback with your cousin).

(Пауза).

ИВАН (Аде): Завтра в половине девятого, это для вас не слишком рано? Я остановился в Trois Cygnes. Заеду за вами в своей малолитражке — не на лошади (мертвецкий оскал на Андрея).

ДАША: Довольно скучно (rather a pity), что Адину поездку на прелестное озеро Леман приходится менять на нудные переговоры со стряпчими и банкирами. Убеждена, что многое из проблем можно решить парой визитов chez vous [502], a не в Лузон или Женеву!

Бубнеж из дурдома вернул все вспять к Люсеттиным банковским счетам; Иван Дементьевич пояснил, что Люсетт в разные места запрятала чековые книжки, и никто точно не знает, в каких именно банках значительные суммы ее средств. В этот момент Андрей, который теперь был просто вылитый мэр Юконска после торжественного открытия Ярмарки по случаю Вербной Недели или после тушения лесного пожара новой разновидностью огнетушителя, крякнув, поднялся со своего кресла, извинился, что так рано отправляется спать, и пожал руку Вану так, будто они расставались навеки (что, по сути говоря, так и оказалось). Ван остался с двумя дамами в холодном и пустынном холле, где имело место легкое пригашивание Фарадеевых ламп в целях экономии.

— Ну, как вам братец? — полюбопытствовала Дороти. — Он редчайший человек (he's a most rare human being). He могу передать, как глубоко переживал он ужасную смерть вашего батюшки и, конечно же, такую непостижимую кончину Люсетт. Даже он, добрейший из людей, не мог удержаться от критики ее парижской sans-gene [503], но необычайно восхищался ее внешностью — так, по-моему, и вы тоже — нет-нет, не отрицайте! — ведь, так я всегда считала, ее красота как будто дополняла Адину, две половинки, соединяясь, образовывали некую идеальную красоту, в платоническом смысле этого слова (снова безрадостная улыбка). Конечно же, Ада — идеал красоты, настоящая мюирниночка — даже когда морщится, как сейчас, — но она красива лишь по нашим скромным человеческим представлениям, в пределах понятий нашей социальной эстетики, — верно, профессор? — в том же смысле, в котором еда, или брак, или французик-бродяжка могут считаться