Ночью Палий вдруг проснулся от легкого прикосновения Федосьиной руки к плечу:
— Семен, поднимайся, Цвиль просит выйти, обоз какой-то пришел.
Палий быстро оделся, вышел на крыльцо. Ночь была тихая, светлая. За садом, как бы заглядывая через верхушки яблонь и груш, яснел месяц, заливая неживым, бледным светом двор и улицу, золотя крест на куполе церкви, которая высилась вправо через дорогу.
На крыльце Палия поджидал Цвиль и еще какой-то невысокий человек.
— Батько, — зашептал Цвиль, — обоз московский, порох, свинец, ружья нам привезли, вот старший над обозом.
Палий крепко пожал протянутую ему руку.
— Вот спасибо большое. Будет, чем шляхту угощать. Величать-то тебя как?
— Это неважно, Иваном зови. Где нам выгружать товар свой? Красный товар тебе привезли.
— Сколько возов?
— Восемь.
— Прямо во двор въезжайте, вон к тому хлеву, а потом мы уже в погреб перетащим. Цвиль, позови казаков на помощь.
— Не нужно. Сами управимся, посветить бы только.
Семашко, который тоже оделся, зажег в сенях сальный фитиль и, прикрывая его полой, понес к хлеву.
Тихо поскрипывая колесами, во двор один за другим въезжали возы.
Когда возы были разгружены, Палий подошел к Ивану.
— Ну, теперь пусть хлопцы задают волам корм и в хату идут, потом будем на ночь устраиваться.
Но Иван сказал, что не велено им задерживаться в Фастове, они должны затемно уехать из города.
Тогда Гусак и Семашко погрузили на один из возов барило оковитой, бочонок меду и полмешка сала. Прощались возле ворот. Возы, так же тихо поскрипывая, выехали со двора и медленно двинулись вдоль улицы, оставляя за собой серое облако пыли.
Месяц почти спрятался за деревьями, и на двор легли длинные тени.
Проценко приехал на другой день утром. Палий посадил посла Мазепы рядом с собой за широкий дубовый стол и извинился, что не может сейчас принять его как следует, ибо ждет послов от хана; вот когда их примет, тогда, дескать, и поговорить можно будет с глазу на глаз.
Вдоль стен горницы уже сидели и стояли сотники и казаки. Ага вошел. При виде стольких людей он недовольно поморщился, прищурив и без того узкие щелочки косо прорезанных глаз.
— Я хотел поговорить один на один…
— У меня нет тайн от своих людей. Позови толмача.
Вошел толмач. Ага немного помялся, но решил говорить.
— Пан полковник, хоть ты уже много лет водишь казаков в наши земли, однако хан прощает тебе все. Нет более ласкового сердца, чем сердце хана…
Ага ждал, как отзовется Палий на эти слова, но тот молчал. Тогда ага продолжал:
— Хан приказал мне спросить у казаков: не пора ли положить конец нашим войнам? У хана довольно врагов, и зачем казакам Палия умножать их число? Ведь и у полковника врагов тоже много…
Сказав это, ага дернул бровью, словно хитро подмигнул Палию. Сотники насмешливо посматривали на посла Мазепы, но когда Проценко, в свою очередь, взглядывал на кого-нибудь из них, тот равнодушно отворачивался, словно происходящее вовсе его не занимало.
Савва, сидевший рядом с Проценко, легонько толкнул его локтем:
— И что ты будешь делать? Чуть ли не каждый месяц едут: не от короля, так от хана, не от хана, так от молдавского господаря, не от господаря, так от самого султана. А батько всем отказывает.
В горнице продолжал звучать резкий гортанный голос аги:
— Еще хан повелел мне спросить тебя: не захочешь ли ты помогать хану, когда ударят его тулумбасы, призывая войско на битву? Хан сразу же выдаст деньги на тяжары, [19] на военное снаряжение и лошадей.
— У нас свои есть! — крикнул из угла Цвиль. Однако толмач сделал вид, что не слышит его слов.
— Значит, стать на службу к хану? — спросил Палий.
Ага утвердительно кивнул головой.
Палий окинул взглядом сотников:
— Что мы ответим на это послу хана?
— Пусть едет, с чем приехал.
— Не там ищет хан прислужников.
— Слышишь, посол, что моя старшина говорит?
— Хан велел спросить тебя, Палий, не согласишься ты хотя бы такой договор составить, чтобы жить нам отныне в мире, не переступая наших границ?
Палий снова посмотрел на сотников.
— И договора не надо. Надоело нам его слушать. Передай хану… — начал было Зеленский.
Но Палий перебил его:
— Не будет и договора. Езжайте, послы, и расскажите хану, что слышали. Передайте хану казацкий поклон и в подарок лучшего коня, какого имеем. Думаю, хану не стыдно будет сесть на такого коня.
Палий легким наклоном головы дал понять, что прием закончен. Едва обескураженные ханские послы вышли, как Палий, по привычке засунув руку за пояс, поднялся из-за стола:
— Теперь давайте посоветуемся, как будем держать оборону против шляхты. Трудно нам отбиваться в одиночку, своими силами.
— Напишем письмо гетману, пусть снова просит царя принять нас под свою руку. Если нельзя принять под свою руку Правобережье, так мы все с женами и детьми перейдем на тот берег, — отозвался Цвиль.
— Посол отвезет его гетману и от себя, что нужно, доскажет, — добавил Андрущенко.
— Я тут остаюсь, так гетман наказал, — отозвался Проценко.
— Лесько, — обратился Палий к полковому судье, — пиши! Мы все будем говорить, что писать. Сегодня и отправим письмо.
Письмо писали долго, кричали, спорили. И все время поглядывали на Проценко, зная, что и тот непременно от себя отпишет Мазепе. Палий меньше всех говорил, что писать, лишь когда кто-то продиктовал: «Нам придется ухватиться за хана». Палий добавил: «…как утопающий хватается за протянутую ему бритву, так нам за него придется ухватиться…»
Сотники разошлись, но, предупрежденные Палием через Семашку, собрались вечером в хате Кодацкого, чтоб закончить раду. Палий нарочно поступил так, не желая, чтобы там присутствовал Проценко.
На раде договорились, как лучше дать отпор войску Вильги. Все сошлись на том, что ждать его в Фастове безрассудно. Полк должен без промедления выйти из города и пройти по нескольким волостям, чтобы до встречи с врагом к нему присоединилось как можно больше крестьянских отрядов.
Было около полуночи, когда Цвиль внезапно проснулся. Он сел на постели, прислушался. За окном снова раздался свист. Потом еще и еще. Со стороны майдана доносились удары тулумбаса.
— Орина, — крикнул Цвиль жене, — ты слышишь? Поход!
Сотник торопливо оделся, вывел из клуни и быстро оседлал коня. Затем вбежал в хату, подпоясался, нацепил поданное женой оружие.
— Детей не буди, — схватил он за плечи жену, которая склонилась было к лежанке, где спали дети. — Да когда же ты отвыкнешь плакать? Как мне выезжать со двора, так слезы. Вы тоже, мамо… Детей за меня поцелуйте. Ну, вернусь скоро.
Цвиль вывел коня за ворота. Ночь была ясная, лунная. Во всех концах города слышался громкий свист, мимо ворот скакали всадники. У соседнего двора Цвиля поджидал Гусак.
— С чего это вдруг? — спросил он. — Через три дня должны ж были выступать?
