жидкость, жена шамана объяснила, что манго растет прямо у них во дворе, и этот сок они делают сами. Я перевел, и актриса, мило улыбнувшись, кивнула. «Как вы красивы!» — не удержавшись, воскликнула женщина. «Она актриса», — сказал я. Женщина просияла: «Да-да, я охотно верю. У нее такие безупречные манеры, что я сразу подумала, что она, должно быть, необычная девушка». При слове «актриса» Кардозо на мгновение как-то странно напрягся. Но, будучи колдуном, он, вероятно, уже привык не вызывать у других беспокойства, поэтому тотчас же его лицо приняло прежнее выражение, и он вернулся к прерванному разговору.
— Я достаточно хорошо овладел саксофоном, и мне предлагали работу многие известные коллективы. Но я отказывался, ведь в нашем роду все были шаманами, это передавалось от отца к сыну… Посланцы богов, если хотите… Мы слушаем речи богов и умеем правильно передать их. Когда-то давно в племени йоруба, в Нигерии, был один шаман. Он очень страдал, глядя на то, как белые угоняют в рабство его людей. В своем племени он считался весьма высокопоставленным лицом, но однажды он принял решение последовать за своим народом, и он отправился туда, куда увозили в рабство молодых членов его племени. На земле йоруба уже были его последователи, а там, на чужбине, в незнакомых краях не было шамана. И он сказал: «Я буду шаманом на этой земле». Вот так Великий Шаман прибыл в Новый Свет. Подвергаясь, как и все рабы, страшным лишениям и жестокому обращению, он вещал людям о воле и милости богов. Вначале, из-за преследований инквизиции, богов йоруба заменяли символами христианской веры: Чанго олицетворял Христа, Элегуа — Богоматерь, Бембе — Иегову, и так далее. Так Великий Шаман спас честь своего народа и придал тем самым всем чернокожим сил, чтобы выжить. У него было множество детей, и многие из них тоже стали шаманами. Мой отец, дед и дед моего деда — все были шаманами. Поначалу я долго колебался, ведь я хотел стать музыкантом, но потом подумал, что другие, может, и станут музыкантами, а вот шаманом стать не так-то просто. И вот в двадцать лет я почувствовал, что во мне возродился Великий Шаман йоруба. Не то чтобы он сказал мне об этом, он просто показал мне дорогу, по которой я должен пойти, чтобы сделаться шаманом. Никто не может жить в одиночку, даже самый сильный и могущественный; если не знаешь дороги, ты не сможешь двигаться вперед; когда человек не видит мир вокруг себя, он не может найти себя на этой дороге… А указывает эту дорогу только Бог.
Кардозо встал и направился в соседнюю комнату. Мы последовали за ним. В комнате находился алтарь, на котором лежали, в качестве приношений, петушиные перья, черепаший панцирь и лапка какого- то зверька. На полу еще не успели высохнуть кровавые следы. Кардозо попросил актрису опуститься перед алтарем на колени.
Когда я увидел, как она повинуется указаниям шамана и преклоняет колена на плиты пола, мне стало не по себе. Кардозо положил перед ней подушку, но, не заметив ее, она опустилась прямо на камень, согнув спину и низко наклонив голову, приняв еще более мазохистскую позу, чем какой-нибудь христианин на молитве. Мне показалось, что эта покорность очень идет ей, и тут же возник вопрос: а по какой причине подобные позы принимают люди? Почему мне пришла в голову такая мысль? Мне думается, что такие позы не были обусловлены необходимостью. И уж точно они пошли не от воинственных племен, охотников, например. Когда же люди почувствовали в них необходимость? Как была придумана такая просительная поза, означающая признание поражения и ожидание кары? В чем ее необходимость? Какой цели она служит? Знал ли Язаки ответ на этот вопрос? Или же он отвечал, что подобные глупые вопросы его не интересуют? Коленопреклоненная актриса, казалось, задыхалась. Думаю, так оно и было. Мне было по- настоящему плохо, и не потому, что мне было больно на нее смотреть, а потому, что я чувствовал какое-то странное агрессивное желание. Эта задыхающаяся и униженная женщина выглядела дьявольски непристойно.
На алтаре стояли, вытянувшись в одну линию, глиняные статуэтки и цветок с красными лепестками, желтым стеблем и мохнатыми листочками. Цветок и листья были взяты от разных растений. Листья были такого насыщенного зеленого цвета, что на свету казались темно-голубыми. Из-за полупрозрачных волосков, которые густо их покрывали, и глубоко вдавленных прожилок эти листья были похожи на какое-то беспозвоночное, выползающее на морской берег. Когда-то мне объясняли причину, по которой цветок и листья берутся от разных растений, но к тому моменту я уже успел забыть это. У подножия алтаря я заметил вымазанные кровью птичьи перья. Белые перья с головы петуха. Капли крови на них образовывали пятно правильной формы. По краям черепашьего панциря еще оставались кусочки мяса. Панцирь был шестиугольной формы, с рисунком в виде спирали черного и зеленого цвета. Лапа животного оказалась обрубком козьей ноги длиной приблизительно сантиметров в десять. Шерсть на ней была тщательно зачесана, а металлическое копытце сверкало как зеркало. Эта нога напомнила мне бритву, которую я привез из Японии и постоянно пользовался здесь.
Кардозо стоял позади актрисы и что-то бормотал низким голосом. Нечто на языке йоруба, я так и не понял. Интонации совершенно отличались от испанских. Это было похоже на какой-то странный, назойливый и нескончаемый ритм, который стал словом. Потом Кардозо сильно встряхнул актрису за плечи и сказал ей, что она может сесть на стул.
— Перед тем как я буду спрашивать о вашей судьбе Элегуа, мне будет необходимо задать вам несколько очень простых вопросов. Разумеется, мне будет нужен и переводчик, но если на какой-нибудь вопрос вы не захотите отвечать, то не отвечайте. С другой стороны, я попросил бы переводчика очень точно переводить мне каждое слово, что бы оно ни означало. Переводчик должен немедленно забыть все то, что я буду спрашивать и что она будет отвечать. Это понятно?
— Да, понятно, — ответил я.
Кардозо знал, как меня звать, но называл меня «переводчик». Вскоре после моего приезда в Варадеро один старик, которого я встретил на берегу моря, рассказал мне, что человеческое имя обладает большой силой. Магической силой. Если ты кому-нибудь называешь свое имя, то тем самым ты даешь некоторую власть этому человеку. Поэтому нельзя называть свое имя кому попало. Если человек окажется колдуном, то он может навести на тебя порчу, а без имени у него ничего не выйдет. Забавный был дед, все распевал стихи на морском берегу. Так вот, Кардозо, зная, как меня зовут, все равно называл меня «тот, кто переводит». Он совсем не обращал на меня внимания, словно меня и не существовало вовсе. Я оказался здесь всего лишь в качестве переводчика и уподоблялся некоему аппарату.
Кардозо и актриса сели друг напротив друга за маленький примитивный столик-инвалид, кое-как сколоченный. Кардозо открыл толстую тетрадь с пожелтевшими страницами, исчерканную карандашными пометками, и положил перед собой восемь ракушек, соединенных между собой нейлоновой ниткой, словно бусы. Темноватые, размером не более кончика мизинца, формой они напоминали компьютерную мышь. С внешней своей стороны они были покрыты нежной зубчатой бахромой. Каждая правая страница тетради была исписана убористым почерком, каждая левая оставалась девственно-чистой. Я разглядел испанские слова. Мне говорили, что йоруба не имеют письменности, но я не знал, правда ли это. Среди испанских слов встречались странные знаки, одни из них напоминали нули, другие — единицы. Знаки были выписаны по шестнадцать в ряд и на разных строчках. Все вместе походило на записи с пояснениями какого-нибудь специалиста-электронщика.
— В этой тетради, — пояснил Кардозо, — отмечены судьбы почти трех тысяч человек. Я прочитал их так же, как и их будущее. Вы будете две тысячи сто семьдесят восьмой. Я узнаю судьбу любого человека, который приходит ко мне, согласно указаниям Элегуа. Единственное условие: приходящий должен относиться с уважением к Элегуа, иначе все будет напрасным. Для начала я хочу узнать ваше имя. Имя, которое дали вам ваши родители.
Едва актриса успела произнести «Рейко Сакураи», как свет в комнате погас. Это было всего-навсего обычное отключение электричества, весьма частое для Гаваны, но мне показалось, что сейчас в этом была повинна сама актриса, которая назвала свое имя. Я тотчас же вспомнил, что она совсем недавно казалась непристойной, когда стояла на коленях перед алтарем. Честное слово, можно было подумать, что эта женщина, которая хотела исчезнуть из мира, только что и проделала этот фокус, назвав себя по имени.
— Это уже второй случай за сегодня, — проворчал Кардозо. — Кондиционер не работает, на окнах нет москитных сеток, поэтому, если их открыть, то от комаров не будет отбоя. Ну что тут поделаешь?! Вы будете ждать, пока включат свет, или желаете продолжить при свечах? Решать вам.
У меня уже начинали потеть подмышки, но актриса сказала, что хочет продолжить. Кардозо снял с алтаря три свечи, поставил их на стол и чиркнул спичкой. Первое, что я увидел, — это дрожащее в отсветах пламени лицо актрисы.
