настолько красива, Рейко, что если бы твоя детская травма была не так серьезна, ты смогла бы избавиться от нее, походив, например, по магазинам. По-моему, желание избавиться от своих травм — ошибочный путь… Конечно, это не должно означать, что в твоей семье обязательно должно было произойти какое- нибудь несчастье. Но ты уже пробовала представить себе, насколько жизнь стала бы легкой, как только в голову закрадывается мысль, что у тебя нет никакого таланта? актриса — это не только одно название… смотри-ка, мне опять приспичило… все твои травмы — это все равно что оптическая ошибка в зеркальной системе лазерной установки, люди тщетно пытаются уйти от этого, но снова и снова эта дрянь оказывается у них перед самым носом. Тело Кейко было таким гибким лишь потому, что она не знала, что такое ревность, а искусство актера заключается в том, чтобы его тело могло «впускать» в себя другую личность и характер, поэтому и нельзя полностью отдаваться своей роли… Моя мать была почти такая же красавица, мне доводилось сидеть за одним столом с какой-нибудь дурнушкой от силы два раза за всю жизнь… а ты никогда не будешь настоящей актрисой, ты действительно ничего не стоишь… единственное средство освободиться от своих травм — стараться почаще забывать о них, но даже и это не поможет. Иногда я испытываю желание жить так, как живут кубинцы… нет, я ненавижу не тебя, а твои детские травмы… даже собака, если не играть с ней хотя бы раз в день, рано или поздно перестанет отзываться на голос… я не знаю, принадлежишь ты мне или нет, но ты действительно рабыня… чем женщина красивее, тем больше она сомневается в себе, занимаясь любовью… в Японии без наркотиков невозможно противостоять обществу… это могло бы помочь тебе узнать всю правду о твоих душевных травмах, сделав тебя еще более истеричной… даже если весь мир восстанет против тебя, я всегда буду на твоей стороне… равенства нет и в сексе… а ты, ты из тех женщин, что уподобляются мокрому белью, твои травмы стоят для тебя на первом месте, ты больше печешься о них, нежели о себе самой, и при этом ты утверждаешь, что подобные тебе люди вообще ничего не значат, что они словно серая масса… ты говоришь, что твои родные не любили тебя, поскольку тебе удобно так думать, а я, напротив, считаю, что ты росла в атмосфере любви, эти люди не пьют мочи, они глотают лишь мысль о таком питье… талант не имеет никакой связи с наличием душевных ран, и то, что тебе нравится носить шляпу, означает лишь то, что ты страдаешь от чувства неполноценности… подними голову и расслабь плечи, когда танцуешь… все это из-за того, что ты боишься причинить себе такую же боль, которую ты причиняешь другим…»
Но то, что ей действительно запомнилось на всю оставшуюся жизнь, так это те слова, которые произнес Язаки при их первой встрече, то есть при просмотре претенденток на роль в музыкальной комедии. Ее опыт в таких просмотрах был тогда еще слишком мал, и она очень боялась, что Язаки признает ее негодной. Она не осмеливалась даже взглянуть на него. Кроме Язаки там сидело еще несколько человек, и Рейко, отвечая на вопросы, смотрела только на них. Язаки молчал, не переставая курил и время от времени посматривал в окно. Он показался ей совершенно незаинтересованным. Просмотр проходил в номерах отеля «Акасака», а его организацией занималась как раз та самая девушка — Кейко. Она курила какие-то заграничные, очень душистые сигареты. Этот запах она вспоминала и в Париже, мучаясь от безысходной ревности… Тот номер в «Акасака» был неправдоподобно большим, и ей казалось, что ее вовсе не существует. Собравшиеся гудели басом: «Эту можно взять, но при условии, если она займется своими зубами», или: «Она красива, прямо как на фотографии», или же: «Имя ее агента мне ни о чем не говорит». Потом какой-то мужчина в очках произнес: «Хорошо, следующая…», и она встала со стула. И тут Язаки спросил: «Что это там такое черное, на руке? Это вы написали?» От неожиданности она чуть не подпрыгнула. Нет, не от звука его голоса, а оттого, что он каким-то образом заметил, что у нее что-то там написано на руке. На ней было платье с длинными рукавами, и она полагала, что заметить что-то написанное на руке просто невозможно.
— Да, — ответила она.
Ей стало ясно, что этот человек с самого начала следил за нею, причем куда более внимательно, чем все остальные.
— И что вы там написали?
Голос Язаки отдавался эхом, благо что все перегородки были стеклянные.
— Я написала: «последний».
Ей было очень стыдно, она почувствовала, что краснеет. И она еще никогда не смотрела Язаки прямо в глаза.
— Последний — что или кто? — Язаки явно устал.
— Последний раз. Последняя попытка. Если я не пройду сегодня, я вообще оставлю затею стать актрисой или танцовщицей. Я пришла сюда в последний раз… это как последний день жизни…
Язаки одобрительно кивнул и, когда актриса уже выходила из комнаты, добавил:
— Но сегодня он мог оказаться и первым.
Нужный нам дом находился неподалеку. Как водится, улицы в старой части Гаваны переполнены, и мне пришлось вести «мерседес» на самой малой скорости, непрерывно подавая сигналы. Пешеходы и велосипедисты, праздношатающиеся, толпа у открытого капота машины, стоящей прямо посреди дороги, — те, кто решил делать ремонт на месте, и те, кто подошел из простого любопытства, тележки торговцев фруктами и лимонадом, мальчишки и собаки. Из сломавшейся машины на мостовую вытекала маслянистая жидкость. Это старый ветеран американского производства, годов пятидесятых. Его бока покрывают несколько слоев краски, густо намазанных поверх несчищенной старой, и это напоминает картины мастеров-абстракционистов. Драндулет давно следовало сдать в музей, но поди ж ты — целая толпа собралась вокруг в тщетных попытках вызвать его к жизни. Еще не наступил самый жаркий сезон, но все равно часам к двум дня солнце сильно припекает и на спинах отчаянных механиков серебрится пот. Улицы здесь совсем не изменились со времен испанского завоевания. От мостовой и каменных стен исходит горячее и влажное дыхание, которое как будто склеивает все вокруг нас. В салоне сразу устанавливается страшная духота, и я уже весь в поту. Мне начинает казаться, что вся улица покрыта потом… хотя я люблю этот тяжелый воздух старого города. Я говорю об этом актрисе, и…
— У нас было впечатление, что мы находимся в утробе какого-то гигантского животного, — начинает она, глядя в окно, — или в бутоне огромной орхидеи. Я помню, что когда мы впервые оказались в Гаване, мы ехали по этой же самой улице… учитель был счастлив как мальчишка и не переставая снимал все на свою камеру, выставив объектив в окошко. Помню еще, он заметил, что этот город как какая-то бродильня. «Рейко, посмотри, ощущение такое, будто этот дом сейчас рухнет, но также кажется, что из него может выйти что-то новое. Это напоминает Индию, только в более грубом исполнении. Индия — это песок, а здесь все — камень». Когда он вот так возбуждался, он напрочь забывал о моем существовании. И мне кажется, что именно это я и не смогла вытерпеть. Я сказала ему обо всем, когда мы расставались: «Учитель, иногда вы становитесь кем-то другим даже по отношению ко мне». Каждый раз меня это сильно пугало. И занимаясь со мной сексом каждый день, он приглашал в номер девочек из отеля. Временами он скрывал это от меня, а временами звонил прямо при мне как ни в чем не бывало. А когда девушки уходили, он спрашивал меня, ну, как, мол, ничего барышня? Десятки, сотни девушек… А я, стараясь не подавать виду, говорила: «Ну да, ничего, нормально, в самом деле». Однажды в гостинице «Акасака» к нам пришла полноватая девица, которая не говорила ни слова. Было что-то около трех часов ночи. Нет, она была не из садомазохистского клуба, ничего такого. Я спросила учителя, как ему удается знакомиться с такими? А он ответил мне, что некогда эта девушка обладала паранормальными способностями. «Когда она училась в начальной школе, ее мамаша развлекалась тем, что тушила о ее грудь сигареты. А после ее самоубийства девушка сама начала гасить окурки о свою грудь. Она думала, что ее мать покончила с собой из-за нее, и теперь карала себя за это, как бы извиняясь перед духом умершей. Потом она стала замечать, что во время этой «церемонии» она может воздействовать на удаленные объекты. Для начала это была электрическая лампочка. Ей показалось, что лампочка светит слишком ярко, она от всей души пожелала, чтобы та потухла, — и в ту же секунду лампочка перегорела. И в этот момент она почувствовала, что в нее вселился дух матери. Она бормотала слова благодарности духам предков, и ей казалось при этом, что ее мать ласково улыбается. Слух о ее необычайных способностях мгновенно распространился по всему городку. А ведь она училась лишь во втором классе средней школы. Ее даже показывали по местному телеканалу. Но способность гасить лампочки и творить прочие чудеса, продержавшись три года, исчезла в одночасье. С того самого момента она больше не произнесла ни единого слова. Странная девица… Как, говоришь, я с ней познакомился? Она умеет читать будущее. Я нашел ее в переулке, что позади вокзала в районе Огикубо.
