— Любишь старый джаз? — спросила она.

— Еще школьником бегал в джаз-кафе и все это слушал...

— А новой музыки совсем не слушаешь?

— Ну почему же? «Полис». «Дюран Дюран»... То и дело кто-нибудь ставит.

— А сам для себя?

— А мне не нужно, — ответил я.

— Вот и он — мой муж, то есть — всегда старый джаз слушал...

— Как и я?

— Да, совсем как ты. Его убили железной вазой для цветов.

— То есть как?

— В автобусе какой-то панк разбрызгивал краску из баллончика. Муж пытался его урезонить, а тот ударил его вазой по голове.

— Но зачем панку цветочная ваза?

— Не знаю, — пожала она плечами. — Понятия не имею. Я тоже не знал.

— Так нелепо, да? Умереть в городском автобусе от цветочной вазы...

— И не говори. Мне очень жаль.

Когда пицца разогрелась, я съел свою половину и растянулся на диване со стаканом виски в руке.

— Хочешь увидеть череп единорога? — спросил я.

— Еще бы! — оживилась она. — А что, у тебя есть?

— Не настоящий, конечно. Копия.

— Все равно хочу...

Я вышел на улицу, достал из машины сумку. Стоял тихий октябрьский вечер. Из-за рваных облаков выглядывала почти круглая луна: похоже, завтра будет прекрасная погода. Я вернулся в дом, сел на диван, расстегнул молнию на сумке, вытащил завернутый в банное полотенце череп, развернул и передал ей. Она поставила стакан с вином, взяла череп и осмотрела со всех сторон.

— Здорово сделано!

— Еще бы. Черепных дел мастер изготовил, — сказал я и отхлебнул еще виски.

— Прямо как настоящий...

Я выключил музыку, достал из сумки каминные щипцы и легонько ударил череп по темени. «Кон-н-н», — прозвучало в ответ.

— Что это?

— Каждый череп издает свой неповторимый звук, — объяснил я. — А тот, кто в этом разбирается, может считывать хранящиеся внутри воспоминания.

— Какая чудесная история, — опять восхитилась она. И, взяв щипчики, постучала по черепу сама. — Никогда бы не сказала, что это копия.

— Неудивительно. Человек, который его делал, просто сдвинулся на черепах.

— А мужу череп проломили. Значит, правильный звук уже бы не получился?

— Даже не знаю...

Она поставила череп на стол и снова взяла стакан. Мы с нею сидели бок о бок на диване, каждый со своим стаканом, и смотрели на череп. Голая кость таращилась пустыми глазницами — то ли беззвучно хохотала, то ли хотела втянуть в себя весь окружающий воздух.

— Поставь музыку, — попросила она.

Я выбрал кассету, зарядил в магнитофон, нажал на «воспр.» и снова сел на диван.

— Тебе здесь уютно? Или, может, пойдем наверх?

— Здесь хорошо, — ответил я.

Пэт Бун107бархатным голосом запел «Буду дома». Время словно потекло вспять, но мне было уже все равно. Пускай себе течет куда хочет. Она задернула кружевную штору на окне, погасила в комнате свет. И начала раздеваться в лунном сиянии. Сняла с шеи цепочки, расстегнула браслет часов, стянула через голову бархатное платье. Я тоже снял часы, машинально опустил их куда-то за спинку дивана. Стащил пиджак, ослабил галстук и допил виски.

Под «Все мысли о Джорджии» Рэя Чарльза108она стянула чулки. Облокотившись о стол, я закрыл глаза и почувствовал, как время перекатывается в моей голове, точно лед на донышке пустого стакана. Мне чудилось, будто однажды — когда-то очень давно — все это уже случалось со мной. Женщина раздевается, мягкая музыка, слова, которые мы говорим друг другу — все словно скопировано откуда-то. Копия картинки немного изменена. Но в самой перемене особого смысла нет. Как бы ни закрутилось теперь — результат будет тот же. Нельзя обскакать кого-то на карусели. Здесь никто не обгоняет, никто не отстает. И все прибывают туда же, откуда уехали.

— Странное чувство, — сказал я, не открывая глаз. — Словно все это уже однажды со мной случалось...

— Конечно, случалось. — Она забрала у меня стакан и начала расстегивать мне рубашку — медленно и аккуратно, словно очищала фасолины от кожуры.

— А ты откуда знаешь?

— Просто знаю — и все, — ответила она. Склонилась и повела губами по моей груди. Голой кожей я чувствовал ее мягкие волосы. — Все, что с нами происходит, уже когда-то случалось. Мы просто возвращаемся по кругу туда, откуда пришли. Тебе не кажется?

И я отдал свое тело ее поцелуям и касаниям. В голове проносились карпы, кусачки для ногтей, химчистка, улитка на цветочном листе. Сколько на свете подсказок, думал я.

Полузабытых и почти незаметных ориентиров, которые мы оставляем на пути.

Я открыл глаза, бережно обнял ее и попробовал нащупать застежку лифчика у нее на спине. Но никакой застежки не нашел.

— Спереди, — шепчет она.

Эволюция мира и впрямь не стоит на месте.

После третьего раза мы приняли душ и, завернувшись вдвоем в одеяло, стали слушать пластинку Бинга Кросби109. В сердце у меня пели птицы. Мой пенис был совершенен, как пирамида Хеопса, волосы библиотекарши восхитительно пахли шампунем, и даже диван по упругости оказался вовсе не далек от идеала. Отличный диван с подушками, собранный и обтянутый вручную. Из тех добрых старых времен, когда люди еще умели делать диваны.

— Отличный диван, — сказал я.

— Совсем убогий. Никак не соберусь выкинуть да новый купить.

— Оставь себе этот, не пожалеешь.

— Ладно, оставлю...

Бинг Кросби запел «Дэнни-Бой» — и я, не удержавшись, запел вместе с ним.

О, Дэнни-бой, зовет труба в дорогу В леса и долы, где ручьи журчат Пожухли розы, осень у порога — Пора тебе идти, а мне скучать

Так возвращайся — летом ли, зимою, Когда устанет мир под снегом спать,

В густой тени или в палящем зное — О, как тебя мне будет не хватать...

— Твоя любимая песня? — спросила она.

— Она, — кивнул я. — В третьем классе я играл ее на губной гармошке. Занял на школьном конкурсе первое место и получил в награду целую коробку карандашей. Представляешь — в детстве я здорово играл на гармошке...

Она рассмеялась.

— Все-таки, жизнь — удивительная штука...

— О да, — согласился я.

Она снова поставила «Дэнни-Бой», и мы с Бингом спели еще раз.

А если вдруг увянут все левкои И я пойму, что ты уснул навек Я отыщу тот луг, где ты покоен, Приду и передам тебе привет.

Так возвращайся — летом ли, зимою...

Я спел второй раз, и мне вдруг стало очень грустно.

— Ты будешь мне писать? — спросила она.