шаффлинга и по сей день. Но до того, как придумать шаффлинг, он охотно болтал со мной. Рассказывал об исследованиях — чем занят, что собирается сделать и так далее. Я уже говорила, у меня нет каких-то специальных знаний, — но он объяснял все очень доходчиво и интересно. Я так любила спрашивать его обо всем...

— А придумав шаффлинг, он вдруг замолчал?

— Да. Заперся в своей лаборатории — и больше ни слова о работе. О чем бы я ни спросила, отвечал коротко и неохотно.

— Тебе, наверное, было очень одиноко?

— Конечно. Просто невыносимо... — Она пристально поглядела на меня. — Слушайте... А можно, я с вами прилягу? Здесь так холодно.

— Если не будешь вертеться и за рану хватать — давай, — разрешил я. Ну и дела… Неужели все девушки мира наконец-то хотят прыгнуть ко мне в постель?

Она обошла кровать с другой стороны и как была, в своем розовом костюмчике, легла со мной рядом. Я отдал ей вторую подушку, она взбила ее ладонью и подложила себе под голову. От ее шеи по-прежнему пахло дыней. Я с трудом перевернулся на другой бок, и с полминуты мы молча лежали в кровати лицом друг к другу.

— Я еще никогда не была к мужчине так близко, — вдруг сказала она.

— Надо же, — только и сказал я.

— И в город почти никогда не выходила. Потому и не смогла найти место, куда ты велел прийти. Хотела по телефону дорогу спросить, а звук отключился.

— Поймала бы такси да сказала водителю, куда ехать.

— У меня с собой почти не было денег. Я ведь сразу на улицу побежала, впопыхах даже забыла, что деньги нужны. Вот и пришлось пешком идти.

— А кроме деда, у тебя — никого?

— Мои родители и двое братьев погибли в аварии, когда мне было шесть лет. В машину сзади врезался грузовик, бензобак взорвался, и все сгорели.

— И только ты уцелела?

— Я тогда в больнице лежала. А они как раз ехали меня проведать.

— Вон как...

— С тех пор я с дедом живу. В школу не ходила, на улицу носа почти не высовывала, не дружила ни с кем.

— Как — в школу не ходила? Вообще?

— Ага, — ответила она как ни в чем не бывало. — Дед считал, что в школу ходить не обязательно. Всему, что нужно, он меня сам учил. И английскому, и русскому, и анатомии. А как еду готовить и шить, мне тетя показывала.

— Тетя?

— Домработница, которая с нами жила. Очень хорошая. Три года назад умерла от рака. И остались мы с дедом вдвоем.

— Стало быть, с шести лет ты даже в школу не ходила?

— Ну да. А что тут страшного? Я и так все умею. Пять языков знаю, на пианино играю и на альт- саксофоне. Могу рацию собрать, если нужно. В морской навигации разбираюсь, по канату умею ходить. Книг прочитала целый вагон. И даже сэндвичи делаю неплохие. Тебе же понравилось?

— Да, очень, — кивнул я.

— Дед считает, что за шестнадцать лет учебы47людям лишь калечат мозги. Он и сам почти нигде не учился.

— Это, конечно, здорово, — признал я. — Но разве ты не скучала без сверстников?

— Да как сказать... Я же все время чем-нибудь занималась, особо скучать времени не было. И потом, со сверстниками как-то и говорить не о чем.

— Ф-фу, — сокрушенно выдохнул я. Ну, может, она и права.

— Но с тобой ужасно интересно.

— Это почему?

— Понимаешь... Вот ты устал, да? Но для тебя усталость — будто дополнительная энергия. И это для меня загадка. Я таких как ты до сих пор не встречала. А дед у меня даже не знает, что такое усталость, да и я такая же... То есть, ты правда сейчас устал?

— Правда. Страшно устал, — очень искренне сказал я. И с удовольствием повторил бы это еще раз двадцать.

— А что это такое — страшно устать? — спросила она.

— Это когда разные уголки твоих чувств становятся непонятными тебе самому. И ты начинаешь жалеть себя и злиться на окружающих. А уже из-за этого — злиться на себя и жалеть окружающих... Ну, примерно так.

— Хм... Ни того, ни другого не понимаю.

— Вот именно: в итоге ты вообще перестаешь понимать, что к чему. Только прокручиваешь перед глазами кадры, и каждый окрашен в свой цвет. Чем быстрее они бегут, тем больше каши в твоей голове. А потом наступает Хаос.

— Как интересно, — сказала она. — Здорово ты все излагаешь...

— Да уж, — согласился я. Насчет разъедающей человека усталости — той, что вскипает в каждом из нас независимо от возраста и пола, — я могу говорить часами. А эту науку не преподают ни в школах, ни в университетах.

— Ты играешь на альт-саксофоне? — спросила она.

— Нет, — ответил я.

— А пластинки Чарли Паркера48у тебя есть?

— Где-то были, но не искать же сейчас. Да и вертушку мою раскурочили, слушать не на чем.

— А на чем ты умеешь играть?

— Ни на чем, — ответил я.

— А можно тебя потрогать? — вдруг спросила она.

— Нельзя, — ответил я. — Из-за этой чертовой раны у меня все тело болит.

— А когда рана заживет, можно будет?

— Когда заживет. И если не придет конец света. А пока давай-ка о деле поговорим. Значит, после того, как твой дед разработал шаффлинг, у него резко испортился характер?

— Ну да. Его словно подменили. Угрюмый стал — слова в разговоре не вытянешь. Только ходит и что-то бормочет себе под нос.

— А ты не помнишь, что он о самом шаффлинге говорил?

Толстушка немного подумала, теребя пальцем золотую сережку в ухе.

— Он говорил, что это — дверь, ведущая в новый мир. И хотя она разработана как вспомогательное средство для конвертации компьютерных данных, при желании ее можно использовать и для того, чтобы изменять окружающую реальность. Примерно так же, как вышло у физиков с расщеплением ядра и ядерной бомбой.

— Что же получается, шаффлинг — это дверь в новый мир, а я — ключ к этой двери?

— Ну, в общем, примерно так.

Очень хотелось выпить большой стакан виски со льдом, но ни льда, ни виски в доме не оставалось.

— Думаешь, твой дед решил устроить Армагеддон? — спросил я.

— Нет! Ни в коем случае! У него, конечно, характер не сахар: и своенравный, и замкнутый, — но на самом деле дед очень хороший. Такой же, как я или ты.

— Ну что ж, спасибо... — невольно усмехнулся я. Такого комплимента мне еще никто не говорил.

— Дед очень боялся, что результаты экспериментов попадут в плохие руки, — продолжала она. — Он ведь почему с Системой порвал? Понял, что если продолжать исследования там, новое знание будет использовано человеку во зло. И тогда он ушел из Системы и стал работать один.

— Но ведь Система работает на благо человека. Она борется с кракерами, которые грабят компьютерные банки для продажи информации на черном рынке, и охраняет права собственности на