оказывались небеспредельны. Во внешней политике он мало что смыслил, а на совещаниях послов союзных держав неизменно впадал в коматозное состояние, поэтому едва ли мог составить собственное мнение о происходящем. Ходили упорные слухи, что чрезвычайный и полномочный посол Соединенных Штатов весьма неравнодушен к одной особе, шведке по национальности, которая отличалась необыкновенной красотой и сомнительным — по крайней мере с точки зрения секретных служб — происхождением. Ее связи с Германией были столь обширными, что вполне можно было усомниться в ее симпатиях к союзникам. Мистер Шефер виделся с ней каждый день и, безусловно, находился под ее влиянием. В последнее время было замечено, что происходит утечка секретной информации, и возник вопрос, не мистер ли Шефер по недомыслию сообщает своей даме сведения, которые та незамедлительно передает противнику. Никто, естественно, не мог отрицать честности и патриотизма мистера Шефера, однако позволительно было усомниться в его сдержанности. Вопрос, таким образом, оказался весьма щекотливым, однако в Вашингтоне, равно как в Лондоне и Париже, утечка информации вызывала серьезную озабоченность, и Эшендену поручили этим делом заняться. Учитывая объем работы, который ему предстояло проделать, Эшендена не отправили в N. одного; среди нескольких его помощников выделялся поляк из Галиции по имени Хербартус, человек очень неглупый, сильный и решительный. Из разговора с ним выяснилось, что, по счастливому стечению обстоятельств (из тех, что иногда облегчают работу тайных служб), служанка шведской графини (пассия американского посла была графиней) серьезно заболела, и на ее место графиня наняла весьма достойную особу из-под Кракова, которая до войны была секретаршей одного крупного ученого, а стало быть, с обязанностями служанки должна была справиться превосходно.

В результате Эшенден каждые три дня получал подробный отчет обо всем, что происходило в роскошных апартаментах графини, и, хотя он не узнал ничего, что подтверждало бы возникшие подозрения, выяснилось многое другое, ничуть не менее интересное. Из разговора за пикантными обедами тет-а-тет, которые графиня регулярно давала в честь посла, стало известно, что его превосходительство затаил нешуточную злобу на своего британского коллегу. Мистер Шефер жаловался графине, что Уизерспун намеренно держится с ним на дистанции, что отношения между ними сэром Гербертом носят сугубо официальный характер. С присущей ему непосредственностью мистер Шефер заявлял, что ему осточертели ужимки и фокусы этого проклятого британца, что он, Шефер, — нормальный мужчина, стопроцентный американец, и протокол и этикет нужны ему так же, как собаке пятая нога. «Мы же свои люди, — возмущался посол, — почему бы нам не встретиться запросто, с глазу на глаз и не обсудить все по- свойски». Для скорейшей победы в войне куда полезнее было бы не плести интриги и не разводить «всю эту дипломатию», а сесть за стол без «всяких там фраков и манишек» и потолковать по-мужски, за бутылкой виски.

Поскольку в настоящий момент было бы весьма желательно, чтобы между послами установились добрые отношения, Эшенден решил вмешаться и попросил сэра Герберта принять его.

Его провели в кабинет посла.

— Ну-с, мистер Эшенден, чем могу быть полезен? Надеюсь, вы всем удовлетворены? Насколько мне известно, вы не даете простаивать без дела нашему телеграфному аппарату?

Опустившись на стул, Эшенден окинул посла внимательным взглядом: безукоризненно сшитый фрак, который, точно перчатка, обтягивал его подтянутую фигуру; черный шелковый галстук с крупной жемчужной булавкой, безукоризненно отутюженные серые, в едва заметную полоску брюки и до блеска начищенные туфли с острыми носами, которые выглядели так, будто их в первый раз надели. Трудно было представить себе, чтобы сэр Герберт расстегнул воротничок рубашки и «без фрака и манишки» поговорил с кем-то «по- свойски» за бутылкой виски. Это был высокий, худой мужчина, из тех, на ком идеально сидят костюмы современного покроя; он застыл в кресле, немного подавшись вперед, будто позировал для официального портрета. Если бы не брезгливое, несколько пресное выражение лица, посла можно было бы даже назвать красивым: гладкие, причесанные на косой пробор седые волосы, бледное, чисто выбритое лицо, прямой, изящной формы нос, серые глаза под седыми бровями, тонкие бледные губы и небольшой рот, чувственный в молодости, а теперь саркастически поджатый. Словом, это было одно из тех лиц, что выдают хорошее происхождение и неспособность на глубокое чувство. Невозможно было представить себе, что человек с таким лицом разразится громким, заразительным смехом — в лучшем случае он мог бы выдавить из себя едва заметную ироническую улыбку.

Эшенден нервничал больше обычного:

— Боюсь, сэр, вы сочтете, что я вмешиваюсь не в свое дело, и нисколько не удивлюсь, если вы мне на это укажете.

— Будет видно. Рассказывайте, прошу вас.

Эшенден рассказал. Посол слушал внимательно, пристально смотря на Эшендена своими холодными серыми глазами; чувствовалось, что он раздосадован не на шутку.

— Как вы все это узнали?

— У меня имеются свои источники информации, — уклончиво ответил Эшенден.

— Понятно.

Сэр Герберт по-прежнему смотрел на него в упор, однако Эшендену показалось, что в его стальных глазах мелькнула улыбка. Недовольное надменное лицо сделалось вдруг весьма привлекательным.

— Раз вы все знаете, может быть, научите меня «говорить по-свойски»?

— Этому невозможно научиться, ваше превосходительство, — без тени улыбки ответил Эшенден. — Это дар божий.

Улыбка, мелькнувшая было в глазах сэра Герберта, погасла, однако тон немного смягчился. Он встал и протянул Эшендену руку:

— Вы правильно поступили, что пришли и все мне рассказали, мистер Эшенден. Я вел себя крайне необдуманно. Непростительно с моей стороны обижать этого безобидного старого джентльмена, и я сделаю все, чтобы исправить свою ошибку. Сегодня же поеду в американское посольство.

— Простите, что даю вам советы, ваше превосходительство, но, пожалуйста, держитесь с мистером Шефером не слишком официально.

В глазах посла опять мелькнула улыбка, и Эшенден подумал, что у него еще сохранились человеческие черты.

— К сожалению, я не умею держаться неофициально, мистер Эшенден. Такой уж у меня нрав.

Когда Эшенден уже стоял в дверях, посол вдруг добавил:

— Кстати, я хотел бы, если вы не возражаете, пригласить вас завтра вечером на обед. Галстук черный. В четверть девятого.

Не допуская даже мысли о том, что Эшенден может не принять приглашения, посол сухо кивнул головой, дав этим понять, что аудиенция окончена, и вновь сел к своему необъятному письменному столу.

На званый обед Эшенден шел без большого энтузиазма. Черный галстук предполагал узкий круг приглашенных — быть может, на обеде кроме него и посла будут присутствовать лишь леди Анна, жена сэра Герберта, с которой Эшенден был незнаком, а также один-два молодых секретаря посольства. Приятного вечера все это никак не сулило. Возможно, после обеда у них принято играть в бридж, но Эшенден по опыту знал, что профессиональные дипломаты в бридж играют неважно — наверное, потому, что не хотят забивать себе голову пошлой салонной игрой. С другой стороны, ему было интересно понаблюдать за тем, как сэр Герберт будет вести себя в обстановке менее официальной. Ведь ясно, что посол был человек незаурядный. И внешний вид, и манеры выдавали в нем идеального представителя своего класса, а лучшие образчики хорошо известных социальных типов лицезреть всегда интересно. Достаточно было на него взглянуть, чтобы понять, что это именно посол; стоило слегка преувеличить любую его черту, и он бы превратился в ходячую карикатуру на свою профессию. Кажется, произнеси он одно лишь слово, допусти хотя бы один неосторожный жест — и он превратится в пародию на самого себя. В этом смысле он был