действительно умирает, и на смертном одре исповедался в своих грехах, не пытаясь обелить себя, но заодно и рассказав правду о графине и Альфиери и о том, как они спровоцировали его на покушение. Целомудренный герцог Йоркский пришел в ужас. Он страшно разгневался от мысли, что, по сути дела, поощрял греховную связь целых два года! Вернувшись в Рим, он тотчас же отправился к папе, который, видимо, был столь же простодушен, так как тоже ужаснулся и с готовностью издал указ, запрещающий Альфиери жить в Риме. Так, к великому сожалению всего римского общества, любовников разлучили.
Альфиери отправился в Англию покупать лошадей, которые были еще одной его страстью, после литературы и Луизы. Графиня скоро уехала из Рима в Эльзас, где к ней присоединился Альфиери. Из Франции их выгнала революция, и в конце концов они осели во Флоренции. Больше они не расставались до самой смерти Альфиери. Он умер через двадцать лет.
Но для палаццо Мути это был еще не конец. Карл Эдуард выздоровел и дал этому дворцу его последнюю и наиболее удачливую хозяйку, его незаконнорожденную дочь Шарлотту Стюарт. Годами он делал все, чтобы забыть ее, и однажды жестоко ее оттолкнул. Но теперь, старый, больной, разочарованный во всем, он обратился к ней, и она с готовностью отозвалась. Ее мать он встретил в Шотландии. Ее звали Клементина Уокингшоу, и после восстания она разделила бродячую жизнь Красавца принца Чарли на континенте в качестве его жены. Они путешествовали как мистер и миссис Джонс или мистер и миссис Томсон. Бывало, они страшно ссорились и часто устраивали ужасные сцены при посторонних, пока в один прекрасный день Клементина не бежала от него, взяв с собой ребенка.
Шарлотте был тридцать один год, когда она воссоединилась с отцом. Взглянув на нее, он увидел себя в женском обличье, такого, каким был в молодые годы: прямой нос, высокий рост, каштановые волосы. Даже интриганы и сплетники не осмеливались шутить над Шарлоттой. Она наконец навела порядок в жизни своего отца.
Теперь он был инвалидом, и она преданно и с любовью ухаживала за ним. Он не отпускал ее от себя ни на минуту. «Если бы доброты сердца было достаточно для завоевания трона, — писал современник, — то его дочь взошла бы на него немедленно, потому что она — воплощенная доброта; доброта не по долгу, а исходящая из самого сердца, доброта, которая сочетается с природным изяществом, завоевывает сердца и вызывает преклонение». Первое, что сделал Карл, — это признал дочь законной и дал ей титул герцогини Олбани.
При ее неусыпной заботе Карл снова стал самим собой. Когда он почувствовал себя лучше, то начал вместе с дочерью выезжать в свет. Они катались по Риму в экипаже в сопровождении слуг в королевских ливреях. На дверце кареты была монограмма CR под королевской короной. Но чаще он мирно коротал дни в палаццо Мути, уносясь иногда мыслями в горы Шотландии, а однажды, услышав мелодию «Lochaber no more»,[99] разрыдался. Он был старый человек и сознавал, что жизнь его кончена, и все же под его кроватью хранилась коробка с двенадцатью тысячами цехинов на случай, если его призовут на трон его предков.
Итак, последние два года своей жизни он прожил достойно. В конце января 1788 года Красавец принц Чарли, чье имя всегда будет звучать в шотландских песнях, скончался на руках у Джона Нэрна, предводителя клана Нэрн. Верные ему люди, посвятившие свои жизни погибшему делу, собрались у его постели. Дочь скрасила ему последние минуты жизни. Во дворце было тихо, лишь звучали голоса францисканцев, читавших молитву по усопшему.
Грустно говорить об этом, но Шарлотта, герцогиня Олбани, пережила своего отца лишь на год и восемь месяцев. Ее лошадь споткнулась и упала вместе с наездницей в Болонье, и Шарлотта умерла от полученных увечий.
Когда сегодня смотришь на ветхий старый дворец Мути, приходит еще одно, последнее воспоминание. Это было в 1811-м, через двадцать три года со дня смерти Карла Эдуарда. Невысокая полная женщина пятидесяти девяти лет стоит и смотрит на здание. С ней страдающий подагрой сорокапятилетний мужчина. Остается только гадать, о чем думает женщина, ибо это Луиза, графиня Олбани, жена Карла Эдуарда. Это дворец, куда она пришла юной девятнадцатилетней невестой тридцать девять лет назад. Но кто ее прихрамывающий друг? Это вовсе не ее поэт, Альфиери, который уже восемь лет как в могиле. Он умер в пятьдесят четыре года, и его смерть подкосила ее. Их любовь была счастливой, несмотря на его ужасные припадки гнева, от которых она часто плакала, и его отвращение ко всему французскому, особенно к Наполеону.
Тот человек, что стоял с ней около дворца в 1811, был французский художник Франсуа-Ксавье Фабр. Его портреты Луизы и Альфиери до сих пор висят во французском зале галереи Уффици во Флоренции. Подобно Луизе, Фабр искренне восхищался Альфиери, и кажется очень естественным, что после смерти поэта эти двое проводили много времени вместе. Разумеется, не обошлось без сплетен. Во время своего визита в Рим Фабр и Луиза спустились в склеп собора Святого Петра, где она постояла над могилами своего мужа, его брата и их отца. О чем она думала? В ее дневнике нет никаких записей об этом. Побывав в Риме, они не спеша вернулись в Casa Alfieri, на берегу Арно во Флоренции.
Хотя Луизе не суждено было стать королевой Англии, она, безусловно, была настоящей королевой Флоренции в последние тринадцать лет своей жизни. Обычно она сидела в большой комнате с видом на реку, принимала посетителей, все ее любили и восхищались ею. От ее волшебной красоты не осталось и следа, она скрылась за немецкой угловатостью лица и фигуры. Луиза восседала в кресле с величественным видом, отяжелевшая и старомодно одетая, с шейным платком а ля Мария-Антуанетта на груди, и гордо хранила память о своем Поэте. Английских посетителей тем не менее она интересовала исключительно как вдова Младшего Претендента.[100] Однажды, когда вести о смерти Георга III дошли до Флоренции, одна глупая женщина, надеясь заслужить этим благосклонность старой графини, с чувством воскликнула: «Графиня, объявляю вам о смерти узурпатора!» Луиза бесстрастно посмотрела на нее, и сухо спросила: «Какого узурпатора?»
Когда она в семьдесят один год умерла, то оставила все наследие Альфиери Фабру. И тот, кто посетит старинный городок Монпелье во Франции, родной город Фабра, обнаружит все книги и рукописи там. Они аккуратно выставлены и окружены заботой в музее Фабра. Ничто не могло бы разозлить Альфиери больше, чем то, что его произведения хранятся на столь ненавидимой им французской земле!
Вновь посетив палаццо Мути, я увидел мемориальную доску, затерянную в одном из темных коридоров и сообщающую, что здесь жил Генри, кардинал и герцог Йоркский, на котором и пресекся королевский род Стюартов. Странно, но ни его отец, ни брат в надписи не упомянуты.
После смерти Карла Эдуарда кардинал герцог Йоркский объявил себя Генрихом IX Английским. Он велел отчеканить весьма патетическую медаль, на которой именовал себя «Королем милостью Божией, но не волей людской», хотя никто, кроме разве что слуг, нескольких ирландцев, и тех, кто желал добиться его благосклонности, никогда не называл его «ваше величество». Ватикан не признал его Генрихом IX, и за пределами дворца он оставался «его светлостью Генри Бенедиктом Марией Климентом, кардиналом и герцогом Йоркским».
Он был самым симпатичным их этого семейства. По-английски говорил с сильным акцентом, и очень раздражался, когда его не понимали. Был довольно богат, пока действия Наполеона против Святого Престола не лишили его поста, и тогда, проявив большую деликатность, Георг III убедил его согласиться на пенсион в 4000 фунтов в год.
По-настоящему счастлив он был во Фраскати. Здесь его воистину считали королем. Будучи молодым и богатым епископом, он щедро тратил деньги на свою епархию, пока не изжил там бедность и нужду. Он жил весело, был доступен для всех, а его дорожную карету, запряженную великолепными лошадьми и проносящуюся на большой скорости, хорошо знали в окрестностях.
Я заинтересовался, сохранились ли во Фраскати какие-нибудь воспоминания о последнем Стюарте, и отправился туда однажды утром. Проехав четырнадцать миль, я оказался на великолепных Альбанских холмах и поднялся в аккуратный, в бисквитных тонах городок, глядящий этим чудесным итальянским утром через Кампанью на Рим. Город мне был виден сквозь легкий осенний туман, из которого поднимались купола церквей, чуть тронутые утренним солнцем.
Фраскати был резиденцией фельдмаршала Кессельринга, и союзникам пришлось бомбить город в 1943–1944 годах. Еще и сейчас в домах остались пробоины и другие печальные знаки минувшей войны, но жизнь кипит на улицах поселения, которое многие считают самым привлекательным из Castelli Romanix.
