чтобы апостол — с его слабым зрением — корпел над шитьем, дабы заработать пару-тройку жалких сестерциев. Они щедро делились с апостолом деньгами и пищей, и тот с благодарностью принимал благодеяния. Однако все было иначе в Коринфе и Фессалонике. В этих крупных торговых городах все подчинялось погоне за прибылью, и Павлу — чтобы не умереть с голоду — приходилось трудиться. Зарабатывал он немного, считал каждый трудовой сестерций. Поистине смешно: он находился в богатейшем городе мира (если не брать в расчет Антиохию Сирийскую), но чувствовал себя самым бедным человеком на свете. Павел знал: стоит попросить о помощи или даже принять то, что ему предлагали, и он получил бы поддержку, правда, под недовольное ворчание. Увы, в жизни чаще всего так и происходит: мы редко получаем финансовую помощь от богатых приятелей, и для этого нам приходится спрятать гордость в самый дальний карман. А Павел сполна обладал этим качеством: ему присуща была гордость богача, который внезапно превратился в нищего.
Существовала и еще одна причина щепетильности Павла. Ее изложил Дж. С. Дункан в книге «Пасторская миссия святого Павла в Эфесе»:
Павел не согласился бы взять ничего, что выглядело платой от тех, с кем он работал. Однако во имя распространения Евангелия он был готов принимать поддержку церквей, которые в прошлом основывал. В соответствии с этим принципом мы можем проследить высокую апостольскую идею миссионерского признания: в каждый город он входил как «посланец». И чувствовал, что необходимую поддержку он должен получать от тех, кто его посылал, а не от тех, к кому он шел. Подобная позиция выглядела весьма закономерной в языческом мире. По сути, это была уже знакомая нам фигура философа или религиозного лидера, окруженного собственными учениками. И учитель жил на те деньги, которые платили ему ученики. Если бы не особая щепетильность Павла, он тоже мог бы следовать такому принципу. И действительно, часть проблем, с которыми Павел столкнулся позже в Коринфе, проистекала от тамошней братии, с учетом тех принципов Божьей Церкви, в соответствии с которыми они выбирали, кто для них предпочтительней в роли учителя — святой Павел или Аполлос.
На протяжении всей зимы Павел вел однообразную жизнь — трудился в мастерской и проповедовал Слово Божие. Однако, сохраняя внешнее спокойствие, он отчаянно мечтал о возвращении в Македонию. С большим нетерпением ждал он возвращения Силы и Тимофея. А пока ощущал себя пленником, запертым между замерзшим заливом и непроходимыми горными перевалами. Чтобы как-то скоротать время, Павел регулярно проповедовал в синагоге и сумел обратить в свою веру большое количество народа. В отсутствие Тимофея он вынужден был собственноручно крестить новообращенных. Обычно он избегал это делать, чтобы не навлечь обвинений со стороны врагов — мол, крестит от собственного имени.
Сила и Тимофей появились только весной. Своего лидера они застали, как всегда, в обстановке крайнего возбуждения — умственного и душевного. Павел проповедовал с небывалым пылом, и его успех снова восстановил против него врагов из числа иудеев. Их враждебность вылилась в ужасную сцену. Во время спора, завязавшегося в синагоге, евреи прокляли Иисуса Христа. Нечто подобное позволили себе несколькими годами ранее евреи Антиохии Писидийской. При виде такого богохульства Павел и Варнава отвернулись от евреев и обратились к язычникам. Теперь эта отвратительная ситуация повторилась. В гневе и ненависти коринфские евреи швырнули в лицо апостолу старое, испытанное оскорбление: всякий, принявший смерть через распятие, проклят! Войдя в раж, иудеи стали визжать: «Анафема! Анафема! Проклятие на Иисуса!» Святой Павел пришел в крайнюю степень гнева. Поднявшись, он исполнил жест отречения, знакомый еще со времен Нехемии: он, «отрясши одежды свои, сказал к ним: кровь ваша на главах ваших; я чист; отныне я иду к язычникам»41. С этими словами Павел покинул синагогу, чтобы никогда больше в нее не возвращаться.
После этого коринфские христиане стали собираться в доме римского колониста, чтущего Бога. Звали его Тит Иуст, и был он, очевидно, зажиточным и уважаемым горожанином. Как часто бывает в подобных ситуациях, членам синагоги предстояло сделать выбор. Апостол порвал с синагогой, и теперь евреи должны были либо полностью перейти на его сторону, либо остаться в стенах старой синагоги. Среди тех, кто встал на сторону Павла, был «начальник синагоги» по имени Крисп. Павел собственноручно крестил его, как крестил ранее Гая.
С этого момента история христианской церкви в Коринфе приобретает новое значение. На время апостол отложил в сторону мечты о Македонии, поскольку было ему видение, которое стало для Павла путеводной звездой. «Господь же в видении ночью сказал Павлу: не бойся, но говори и не умолкай, ибо Я с тобою, и никто не сделает тебе зла; потому что у Меня много людей в этом городе»42.
Лука — с характерной лаконичностью, оставляющей простор для фантазии читателя — так описал этот эпизод в Деяниях: «И он оставался там год и шесть месяцев, поучая их слову Божию»43.
Это был самый длительный период, который Павел провел в одном месте с тех пор, как пустился в свои миссионерские странствия. Для апостола жизнь в Коринфе стала периодом ожесточенной борьбы. Новости, которые Сила и Тимофей доставили из Македонии, снова заставили Павла взяться за перо — так родились два Послания к Фессалоникийцам. Оба письма были отправлены из Коринфа с целью напомнить фессалоникийским христианам о чувстве долга и помочь им превозмочь страх перед ожидаемым концом света.
Не исключено, что это были первые послания апостола, хотя некоторые ученые настаивают, что к тому времени уже существовало Послание к Галатам. Интересно отметить следующий факт: хотя послания Павла являлись «первыми ласточками» такого рода литературы — они представляют собой наставления любящего и заботливого пастора, пекущегося о моральном и духовном облике паствы, — они имели прецедент, циркулярные письма, которые рассылал иерусалимский Синедрион по многочисленным синагогам диаспоры. Благодаря этим циркулярам, миллионы евреев, рассеянных по всем концам Римской империи, получали сведения о ежегодном календаре религиозных праздников, о новых установлениях и прочие важные известия, которые связывали раздробленный народ с его теократическим правительством.
К концу восемнадцати месяцев, проведенных Павлом в Коринфе, местная христианская церковь неимоверно выросла в размерах. В своих комментариях к Деяниям Р. Б. Ракхэм пишет: «Число новообращенных значительно увеличилось, и все они принимали Божие Слово с неподдельным энтузиазмом. Тот период характеризовался вспышкой разнообразных духовных дарований: среди прочего можно назвать случаи пророчества и “дар языков”[39]. Церковь представляла собой развивающийся организм, чья жизненная энергия выражалась в разнообразии пастырских функций: здесь были апостолы и пророки, учителя, чудотворцы, целители, всевозможные помощники, управители и “молящиеся языками”. Подобный всплеск энтузиазма вносил ощутимый беспорядок в собрания. Такой рост — едва ли не чрезмерный — в определенной степени поощрялся официальными властями, которые освобождали христиан от преследований».
А что же иудеи? Они заняли выжидательную позицию. Их долгое и упорное бездействие могло означать лишь одно: иудеи ждут удобного момента, когда появится возможность нанести удар по юной христианской церкви, а заодно и по ее ненавистному апостолу. Они посчитали, что такой момент наступил, когда в Ахайю прибыл новый проконсул — Юний Анней Новат Галлион. Этот человек лишь мельком упоминается в Деяниях, а между тем он заслуживает всяческих похвал благодаря своему мягкому и благородному характеру. Он являлся отпрыском знаменитого рода: родился в Кордове (Испания) в семье Луция Аннея Сенеки и его жены Гельвии. У него было два младших брата: Л. Анней Сенека стал знаменитым философом, наставником императора Нерона, а Анней Мела — отцом эпического поэта Лукана. Почему старший из сыновей носил имя Галлиона, следует пояснить особо: дело в том, что будущий прокуратор был в свое время усыновлен другом отца, известным ритором по имени Юний Галлион, и, соответственно, взял его имя. Этот человек удостоился нескольких упоминаний в античной литературе. В частности, Сенека посвятил ему философские диалоги «О гневе» и «О счастливой жизни». Он восхвалял его обаятельный нрав; это же качество отмечал поэт Стаций, который называл своего друга «милым Галлионом».
И этот образованный и «милый» человек, едва получив назначение на высокий пост проконсула Ахайи, оказался вовлечен в исключительно глупый и бессмысленный спор иудеев. Враги Павла постоянно меняли
