Коринф, стиснутый между двумя морскими портами, превратился в город-космополит, впитавший все пороки иностранных гостей.
Попав из Афин в Коринф, Павел был поражен резким контрастом между старой интеллектуальной столицей Греции и бурно растущим, ориентированным на материальные ценности насквозь римским городом. Улицы Коринфа заполняли торговцы и дельцы всего мира. Греки, римляне, евреи, сирийцы — всех сюда влекла жажда наживы.
Коринф был еще достаточно молодым городом, когда его посетил святой Павел. Несмотря на это, размерами он мог сравниться с Афинами. А концентрация торговли на Коринфском перешейке способствовала росту города. Практичные греки, сирийцы и евреи быстро осознали все выгоды посредничества между Востоком и Западом. Потомки старых торговых фамилий Коринфа, вынужденных бежать на остров Делос во время катастрофы 146 года до н. э., когда Муммий разрушил город, вернулись на родину с новыми деньгами и новыми проектами развития.
Собственно, деньги — вот та основа, на которой строился Коринф. Здесь не было иной аристократии, кроме денежной. И единственная традиция, которая доминировала в Коринфе, — традиция делания денег. За короткое время Коринф стал символом всех пороков античного мира. Слава Коринфа как самого роскошного и дорогого города гремела по свету, и действительно, стоимость жизни в этом городе превышала все мыслимые границы. Город прославился храмом проституток, посвященном богине любви Афродите. Одной из таких «жриц любви» была скандально знаменитая Лаиса. Побывавший на ее могиле Павсаний отмечал уместность надгробного памятника: на нем изображалась львица, сжимавшая в когтях жертву. Сам храм Афродиты располагался на вершине горы, в его стенах жила тысяча жриц. И все это — показную роскошь Коринфа и его аморальность — следует принимать во внимание, когда мы перечитываем послание святого Павла к коринфянам.
Стоя на вершине горы, я рисовал в воображении красоту и кипучую деятельность города, в котором апостол провел полтора года жизни. На улицах Коринфа стояло множество статуй — некоторые позолоченные, другие с красными лицами. Попадались прекрасные беломраморные статуи, у некоторых руки и лица были вырезаны из дерева или камня. Поперек дороги на Лехеон стояла Триумфальная арка, поверх которой была водружена колесница из позолоченной бронзы. В ней восседал Гелиос, бог Солнца, со своим сыном Фаэтоном. В Коринфе было множество мощенных мрамором площадей, фонтанов, храмов, портиков с мраморными колоннами, общественных терм и два великолепных театра, устроенных таким образом, что публика имела возможность созерцать поверх вод залива далекий Парнас, на котором даже в июне не таяла снежная шапка.
На вершине Акрокоринфа я провел почти четыре часа. К концу этого срока я с удивлением обнаружил, что человек, одолживший мне своего мула, все еще дожидается меня, хотя я и предупредил, что обратный путь намереваюсь проделать пешком. Его товарищи давно спустились в долину, этот же улегся в тени стены и преспокойно заснул. Я был тронут его добротой и вежливостью по отношению к незнакомому иностранцу — вкупе с полным пренебрежением к потраченному времени. Чтобы хоть как-то отблагодарить великодушного грека, я подарил ему новенькую пачку английских сигарет, чем вызвал неумеренный восторг. Надо сказать, греки безумно любят виргинский табак, но — из-за неумеренных таможенных пошлин — редко могут себе позволить такую роскошь.
Мой проводник был настолько счастлив, что на протяжении обратного пути распевал трогательные малопонятные песни.
В моем отеле появился новый постоялец — маленький пухлый грек, смахивающий на раскормленного гнома. Этот забавный человечек демонстрировал изысканные манеры за столом. Царившая жара действовала на него весьма странным образом. Он, похоже, таял, но при этом не становился тоньше. Поскольку мы были единственными жильцами гостиницы, наше сближение казалось неминуемым. Дело кончилось тем, что однажды мы оказались за одним столом. Он был подчеркнуто вежлив: никогда не садился раньше меня, любое простое действие — будь то передача соли или перца — обставлял с торжественностью ритуала. По сути, он обращался со мной, как в мелодрамах старый порочный маркиз с молоденькой прелестной инженю. Пытаясь отгадать профессию своего нового знакомца, я отнес его к классу торговцев коринкой. Но, как выяснилось, ошибся. Он зарабатывал на жизнь, устраивая для иностранцев ознакомительные путешествия по Греции. Слово «гид» ему почему-то не нравилось, он предпочитал называться агентом. Он только что вернулся из поездки в Дельфы, куда возил одно баснословно богатое американское семейство. Всякий раз, как вспоминал своих клиентов, он важно надувал щеки и делал неопределенное движение рукой в воздухе — очевидно, загребал невидимое золото. Он бегло говорил по-английски, но с таким чудовищным акцентом, что я не всегда его понимал.
Когда мы познакомились поближе, бахвальства у него поубавилось, и это сильно упростило наши отношения. Мой новый приятель, как и большинство его соотечественников, был достаточно умен и сообразителен. Будучи выходцем из деревни, он оказался подлинным кладезем сельских историй и обычаев. Он почему-то вбил себе в голову, что я пишу книгу по греческому фольклору, и потому старательно снабжал меня информацией из этой области. Каждую свою историю он начинал словами: «Это вам надо обязательно записать». После чего старательно заглядывал мне через плечо, чтобы убедиться, что я пишу все верно.
В частности, он рассказал мне, что в некоторых областях Греции пастухи трижды в год выбрасывают толику зерна — чтобы умилостивить некое «чудовище», которое способно навести порчу на овец.
— И что это за чудовище? — поинтересовался я.
— Это Пан, — отвечал мой собеседник. — Тот самый, козлоногий.
Кроме того, он сообщил, что современные крестьяне до сих пор верят в наяд и дриад из классических легенд. Говорят, по всей стране сохранились пещеры и деревья, где обитают эти мифические девы. Наяды предстают в виде прекрасных белокожих женщин, ростом выше среднего. Их часто можно видеть вечерами где-нибудь на опушке оливковой рощи. Если увидишь такую красотку, нужно трижды перекреститься и поскорее бежать. Особенно много наяд водится в Спарте. Кроме того, была замечена целая компания весельчаков, которые любят ночами плясать на вершине горы Тайгет, а вместо ног у этих существ — ослиные копыта.
Греки любят рассказывать истории о наядах, которые вышли замуж за обычных мужчин. Почти в любой деревне найдется человек, у которого прабабушка — наяда. Подобно девам-тюленям из фольклора Гебридских островов, нереиды тоже неизбежно покидают своих мужей и лишь изредка возвращаются повидаться с детьми. Наяды всегда обретаются возле воды, поэтому в некоторых областях Греции их называют «томимыми жаждой». Считается, что наяды могут похищать людей, и крестьянские матери опасаются в сумерки отпускать своих детей к источнику.
Выслушивая эти фантастические истории, я подозревал, что мой приятель слишком умен и образован, чтобы в них верить. Тем не менее я со всей серьезностью заявил, что в такой древней стране, как Греция, вполне допустимо появление различных магических существ. После чего спросил, а доводилось ли ему самому сталкиваться с наядами?
Он замешкался. Я видел, как в его душе современный образованный человек борется с простым греческим крестьянином. Наконец, с заметным усилием, он произнес:
— Однажды вечером в Спарте я видел какое-то странное создание. Дело происходило в оливковой роще… Да, думаю, это была наяда.
Это признание как-то сблизило нас. Слушая его истории, я внезапно подумал: а ведь в основе всех греческих суеверий лежит не что иное, как классическая литература. Боги, нимфы, сатиры — все мифические персонажи — превратились в современных великанов-людоедов и привидения. Сотни сугубо греческих святых — чьи гробницы разбросаны по склонам диких гор или же стоят возле одиноких источников — либо новообращенные духи, либо некие христианские персонажи, помещенные туда для противодействия языческому влиянию.
Как-то за вечерней беседой мой приятель поведал мне, что исцелился от неведомой болезни, посетив чудотворную гробницу на острове Тинос.
— Посмотрите на меня сейчас! — воскликнул он, ударяя себя в грудь. — Разве я не здоровяк? Ни за что не скажете, что в свое время я был похож на бледную тень! А ведь так и было. Я умирал. А затем
