Интереснее всего наблюдать этих птиц в поле. Аисты не боятся людей, и нередко мне приходилось наблюдать, как они неотступно следуют за пахарем, словно наблюдая за его работой и критически оценивая каждую проложенную борозду. Аист может часами стоять на месте. В такой медитативной позе он напоминает уважаемого президента научного общества, который мучительно пытается вспомнить, куда положил свой цилиндр. По правде говоря, шелковый цилиндр — единственное, чего не хватает аистам для завершенности образа.

Хассан сообщил мне, что в их стране аист считается символом удачи.

— Иногда деревенские жители выходят встречать их за околицу, — рассказывал он. — Глупо, конечно, но что взять с простых, суеверных крестьян? Они верят, что аисты приносят с собой весну. Человек, на чьей крыше аист устроит гнездо, считается счастливчиком. И, кстати, эти птицы подают отличный пример семейных отношений. Знаете, когда я жил в деревне — да-да, не удивляйтесь, в моей жизни был такой период, — мне довелось стать свидетелем любопытной истории. Несколько мальчишек из озорства забрались в гнездо аистов и подменили их яйца на куриные. Настал срок, и в гнезде появились цыплята, Когда отец семейства — как назвать его по-английски? Ну, скажем, аист-самец — рассмотрел потомство, которое, мягко говоря, выглядело весьма странно, он очень, очень рассердился. Надо было видеть, как он отчитывал свою супругу! Этим дело не кончилось. Аист взмыл в воздух и вскоре вернулся со своими друзьями — чтобы все увидели, какую скверную шутку с ним сыграли! И стая напала на бедную — как там вы ее называете? — аистиху… Да, великолепный пример семейных отношений. Эти птицы любят себе подобных, но терпеть не могут цыплят.

Самому Хассану история казалась забавной, и он очень озаботился, когда я заметил, что в качестве «нового турка» он мог бы проявить больше сочувствия к женскому полу.

Я уже описывал выше, как ведут себя люди в турецких поездах. Уж не знаю почему, но такие поездки способствуют быстрому знакомству и плотному общению: не проходит и десяти минут, как вы уже предлагаете своему попутчику сваренное вкрутую яйцо, а взамен получаете от него кусочек холодного цыпленка или восхитительную домашнюю долму.

И на сей раз все было как обычно. На каждой станции нас осаждала ватага бойких ребятишек со сладостями и прохладительными напитками; вдоль перрона прохаживались старики, торговавшие традиционными симитами, а маленькие оборванные девочки стояли в стороне и молча тянули свои грязные кулачки, в которых были зажаты крутые яйца. С какой трогательной жадностью эти худые, маленькие пальчики хватали несколько пиастров, вырученных от продажи нехитрого товара! Я понимал, как ждали жители провинции этот дневной поезд с его десятиминутной стоянкой. Ведь для них это единственная возможность заработать хоть немного денег.

За первые восемь часов дороги у меня скопился изрядный запас продуктов: коричневый кувшин чистой родниковой воды, сетка яблок, кулек жареных каштанов, пара аппетитных симитов, порция поджаренной баранины, завернутая в обрывок газеты, берестяная коробочка халвы и с полдюжины яиц, сваренных вкрутую.

На одной из станций к нам в купе вошел маленький пухлый мужчина с крючковатым носом. Как выяснилось, это был еще один представитель новой Турции — местный бизнесмен. Я тут же угостил его вареным яйцом и получил взамен апельсин.

— Я говорить много плохо английский, — сообщил он.

— Я был бы счастлив, если б мог так же говорить по-турецки.

— Вы есть много добрый, — ответил он, поднимаясь с места и вежливо кланяясь.

Наш попутчик сообщил, что занимается продажей машин. Я высказался в том смысле, что дороги должны опережать автомобили. Он, похоже, удивился и согласился, что мысль стоящая, хотя и несколько неожиданная. Затем бизнесмен упомянул, что бывал в Англии, и я, естественно, поинтересовался, как ему моя страна.

— Берлин лучше, — ответил он. — Лондон нет нравиться.

Мы углубились в обсуждение сравнительных достоинств обеих столиц, а за окном проплывали все те же бескрайние просторы Малой Азии. Я едва не пропустил миг, когда мы покинули пределы бывшей провинции Галатия и въехали на территорию, которая в эпоху Павла называлась Фригией.

Над равниной догорал закат. Наш поезд остановился на маленькой станции, позади которой вздымались могучие холмы. Мы зашли в привокзальное кафе выпить по чашечке обжигающе горячего сладкого кофе. Зал был заполнен молчаливыми ширококостными мужчинами — жителями окрестных гор. Они развлекались игрой в нарды и делали это на свой, турецкий лад. Игроки молча, с непроницаемыми лицами трясли кости, а их товарищи столь же невозмутимо наблюдали за игрой, задумчиво потягивая кальян.

Центральное место в комнате занимала большая печка, по стенам были развешаны цветные литографии, изображающие сцены охоты: прячась за соснами, люди в высоких меховых папахах целились в разъяренного медведя, тот поднялся на задние лапы и угрожающе надвигался на охотников.

В углу кафе жалась небольшая стайка сельских женщин, они нянчили многочисленных отпрысков. Несколько солдат-пехотинцев разместились за столиком, убрав с прохода вещевые мешки. Они достали из карманов какие-то пакеты и теперь сосредоточенно поедали нехитрый ужин, запивая его горячим кофе. Крошечные чашечки выглядели до смешного нелепыми в их огромных, огрубелых руках.

Звук колокола оповестил пассажиров о скором отправлении поезда, и мы поспешили вернуться в купе. За окном совсем уже стемнело. Наш поезд медленно полз по бесконечной равнине, далекие холмы терялись в ночной тьме. Дорожные разговоры как-то незаметно стихли, все стали готовиться ко сну. Хассан улегся очень компактно — словно задремал в кавалерийском биваке с саблей под боком. Маленький продавец автомобилей тоже заснул и неожиданно будто превратился в толстого восьмилетнего мальчика. Его рот приоткрылся, на смуглом лице застыло довольно глупое выражение. Трудно было представить, что этот человек еще недавно говорил о бизнесе, планировал какие-то сделки. Впрочем, я тут же одернул себя: не слишком-то красиво подсматривать за спящими людьми. Посему я поспешил отвести любопытный взор от своих товарищей и, соорудив себе подушку (чудовищно неудобную) из собственной куртки, улегся спать.

Открыв поутру глаза, я не сразу сообразил, что же изменилось. Холодный свет заливал купе, проникая через запотевшие, заляпанные грязью окна. Обратив внимание на опустевшую койку напротив, я понял, что наш попутчик сошел ночью. В этот миг проснулся Хассан: он вырвался из пучин сна, как опытный пловец выныривает из морской глубины. Уже в следующее мгновение он обрел ясность мышления и заговорил:

— Ага, наш друг покинул нас в Алашере. Он просил передать вам наилучшие пожелания…

В Алашере! Я подумал: каким же надо быть оптимистом, чтобы рассчитывать развернуть автомобильный бизнес в этом захудалом городишке.

Я по привычке выглянул в окно. Оказалось, что мы едем по прибрежной равнине. Здесь было ощутимо теплее, буро-коричневые тона сменились зелеными. Вокруг нас на многие мили тянулись колосящиеся посевы и фруктовые сады, солнце щедро заливало своими лучами плодородную долину. Окружающий пейзаж радовал глаз, вскоре на горизонте показалось море и на его берегу — город Измир.

Для меня картина Измира складывалась из нескольких составляющих. Прежде всего, это впечатление от посещения пароходства. Затем бесконечные поездки по городу на конных экипажах — запряженных парой лошадей арбах, которые бодро грохотали по булыжным мостовым Измира. Естественно, как и повсюду в Малой Азии, кофе: мне кажется, я пил его беспрестанно — чашку за чашкой. Ну и напоследок хочется выразить благодарность тому незнакомому фотографу, который щелкнул меня на измирской набережной и уже через полчаса принес готовые фотографии (они, кстати, очень пригодились для полицейского отчета, который в обязательном порядке составляется на всех отъезжающих).

Измир может похвастать совершенно великолепным месторасположением: он лежит у подножия горы Паг в окружении многочисленных холмов, которые спускаются к побережью. Эгейское море образует гавань, где на рейде стоят корабли с Родоса, Пирея, Салоник и прочих древних городов.

Однако что касается коммерческого благополучия Измира, о котором я столько читал и которое подспудно ожидал увидеть, здесь меня ожидало горькое разочарование. От былого величия не осталось и следа. По решению союзников после Первой мировой войны город перешел к Греции на правах колонии. Такое положение вещей сохранялось до 1922 года, когда турки захватили Измир, что вылилось в жуткую