завершился.

Наши хозяева выкурили с нами по сигарете и завели разговор о древней Кесарии. Они постарались рассказать все, что знали на эту тему. Мне интересно было выяснить, сохранились ли воспоминания о древнем городе в виде песен и сказаний у современных жителей. Я узнал много интересного. Оказывается, развалины маленького театра, который я обследовал на побережье, у арабов называются «девичьим театром», а остатки ипподрома, расположенного на землях отца Иоанна, носят название «место лошадей». Интересно, связаны ли эти топонимы с греческими пьесами и соревнованиями колесниц, которые устраивались тысячи лет назад?

Мы распрощались с братьями, которые продемонстрировали нам высшую степень традиционного арабского гостеприимства, и, отяжелевшие от обильной еды, медленно направились к отцу Иоанну. Он встретил нас в дверях своего дома. На сей раз на нем была длинная ряса и традиционная шапка греческих священников.

— Вам надо что-нибудь перекусить! — радостно поприветствовал нас отец Иоанн.

— Нет, нет, только не это! — взмолились мы, усаживаясь за стол на кухне. — Пожалуйста, никакой еды!

Однако отец Иоанн, грек-киприот по происхождению, имел собственные представления о гостеприимстве. На столе появились кофе и блюдечко с джемом из дыни.

В этих краях, где людям нередко приходилось голодать, радушие хозяина заключается в том, чтобы накормить гостя до отвала. При этом вежливость требует, чтобы вы хвалили угощение, и — следуя этикету — приходится это делать, пусть похвала чревата новой порцией еды, которую вы уже не в состоянии усвоить. Таким образом, я был чрезвычайно благодарен хозяйской кошке, которая, рискуя жизнью, совершила диверсию: залезла в открытый холодильник и стащила какой-то деликатес, явно припасенный к приезду епископа.

— А теперь, не желаете ли осмотреть церковь? — предложил отец Иоанн.

Он провел нас в сад, где золотисто-коричневые камни византийского периода соседствовали с фруктовыми деревьями и капустными кочанами. Здание церкви представляло собой апсиду храма, некогда стоявшего на этом месте. Древние камни все еще лежали по углам здания, но были заметны более поздние переделки, крышу тоже относительно недавно перекрывали.

— Когда-то на этом месте стоял собор Святого Павла, — рассказывал отец Иоанн. — А под ним находилась тюрьма, в которую заключили апостола. Я вам все покажу, но сначала давайте осмотрим церковь.

Приподняв подол рясы, он достал из кармана брюк ключ и отпер шаткую деревянную дверь, установленную в качестве защиты от овец и цыплят. Мы вошли в маленький темный склеп, чьи огромные камни странным образом диссонировали с размерами комнаты. Алтарем служил деревянный стол, накрытый обычной столовой скатертью. На нем покоились два медных подсвечника и деревянное распятие. По стенам были развешаны несколько икон, здесь же хранилась странная коллекция из мраморных осколков римской поры и византийских плит с посвящениями — все это отец Иоанн выкопал собственноручно на принадлежавшей ему земле.

Должен честно признаться, никогда еще мне не доводилось видеть столь маленькой и убогой церквушки. Это единственная православная церковь на моей памяти, в которой отсутствовал иконостас. По воскресеньям отец Иоанн проводит здесь службу — в полном одиночестве, ибо у него нет прихожан. Увы, на наших глазах христианство угасает в этом древнем краю, в городе, где некогда блистали Павел, Ориген и Евсевий.

Отец Иоанн распахнул затянутые паутиной ставни, чтобы впустить больше света и дать нам возможность насладиться деталями, невидимыми в полумраке. И в этот миг я понял, что был несправедлив к нему. Увидев его верхом на лошади и с дробовиком за спиной, я посчитал, что он интересуется в первую очередь охотой на зайцев и выращиванием бобов, а духовные интересы отошли для него на второй план. Однако здесь, в этой жалкой часовенке, отец Иоанн двигался с уверенностью и грацией человека, хорошо знакомого со своими владениями. В нем появилась какая-то значительность, он даже ростом стал выше. Короче, передо мной был совершенно другой человек.

— Я всего-навсего бедный священник, — вздохнул он. — У меня нет ничего, но если бы я владел какими-то средствами, то, не задумываясь, отдал бы все, чтобы спасти от осквернения склеп — святой склеп, — который находится под этой церковью.

Я не нашелся, что ответить — столь велико было мое удивление при виде изменений, происшедших в этом человеке. Глаза его сверкали. Внезапно он превратился в воина христианской церкви.

— Под зданием церкви, — рассказывал он, — находится темница святого Павла. Вы сами увидите, во что она превратилась. Сейчас там конюшня для лошадей и осликов. Разве такое допустимо? Я называю это осквернением, причем, самым худшим из всех возможных. В 1925 году здание продали еврейской общине, которая занималась фермерством в здешних краях. И вот как они распорядились священным зданием. Пойдемте, вы все сами увидите!

Сердито нахмурясь, он зашагал вперед, указывая на пустые места, где некогда возвышались колонны храма. Отец Иоанн привел нас к длинному, прекрасно спроектированному склепу, в котором стояла фермерская повозка. Склеп был сложен из огромных камней, которые я бы датировал византийской или даже более ранней эпохой. Было заметно, что раньше помещение являлось частью крипты разрушенного собора. Согласно традиции греческой православной церкви, здесь располагалась темница, в которой содержался святой Павел. Я был настолько тронут глубиной чувств отца Иоанна, что пообещал написать от его имени прошение палестинскому правительству с просьбой прислать компетентного специалиста для обследования здания. Я сдержал свое обещание и от знакомых из правительственных кругов узнал, что дело движется в нужном направлении. Пока греческая православная церковь собирает средства для того, чтобы выкупить здание, предприняты некоторые шаги по его сохранению. В частности, «нынешним арендаторам предписано удалить из помещения животных и содержать склеп в надлежащем состоянии».

Посещение склепа настолько расстроило отца Иоанна, что прошло некоторое время, прежде чем он снова обрел свое обычное — веселое и уравновешенное — расположение духа. Вначале он молча шагал по прилегающему участку. Так же молча, угрюмо раздвинул заросли олеандра и пояснил:

— Здесь располагался ипподром.

Я с любопытством рассматривал остатки большой арены, ныне густо заросшей травой. В центре площадки валялся перевернутый обелиск из красного гранита — очевидно, одна из трех мет, от которых стартовали колесницы. Подобно большинству амфитеатров (включая знаменитый стадион в Олмпии), Кесарийский просто вырезан в холме и не облицован мрамором. Этим, очевидно, и объясняется его замечательная сохранность. Здесь просто не было ничего ценного для жителей окружающих сел. Я не сомневался, что передо мною тот самый амфитеатр, который был построен по приказу Ирода Великого. «В южной части города, позади порта, — писал Иосиф Флавий, — он построил амфитеатр, способный вместить огромное количество народа и позволявший наслаждаться морским видом».

На самом деле амфитеатр вмещал свыше двадцати тысяч человек. Он пребывает в отличном состоянии: если удалить заросли кустарника, то можно хоть завтра устраивать здесь бега. Время и дикая природа, конечно, внесли коррективы. На трибунах, где раньше располагалась публика, поднялись невысокие деревца диких лимонов, а на песчаном участке дорожки — там, где некогда стояла императорская трибуна — выросло огромное фиговое дерево. Оно словно намеренно отмечает место, откуда сначала Ирод, а затем римские прокураторы вели наблюдение за спортивными состязаниями…

С некоторой грустью мы распрощались с отцом Иоанном. Поскольку уже начинало темнеть, мой польско-еврейский возница безжалостно нахлестывал мулов — так что они бежали довольно резво. Позже, уже сидя в вагоне ночного поезда на Хайфу, я все возвращался мыслями к одинокому священнику, который живет на руинах Кесарии и раз в неделю спускается в склеп, чтобы зажечь свечу во славу Господа нашего Иисуса Христа.

В то время, когда святого Павла подвергли аресту, прокуратором Иудеи был Антоний Феликс. Он был назначен в 52 году, следовательно, ко времени описываемых событий уже несколько лет занимал свой пост.