сборище мусульман, обнаруживших, что некий христианин проник к священному камню Каабы в Мекке. С криками и воплями они вытащили Павла из Храма. Из страха перед назревавшим мятежом двадцать священников изо всех сил налегли на массивные бронзовые двери и заперли их. Римская стража, находившаяся в соседней крепости Антония, тоже не осталась в стороне. Легионеры похватали оружие и стремглав — расчищая себе путь копьями и щитами — бросились на лестницу, ведущую во двор для язычников. Начальником гарнизона в то время был грек по имени Клавдий Лисий. В его обязанности входило не только обеспечивать порядок во время праздника, но и выявлять политических провокаторов, в том числе одного неуловимого египтянина, за которым давно уже охотилась стража. Взглянув на Павла, он решил, что это и есть тот самый египтянин. Если учесть, что апостол был брит наголо, а в суматохе драки лишился большей части своей одежды, ошибка римского тысяченачальника становится вполне объяснимой. Лисий отдал приказ заковать в цепи подозрительного незнакомца и отвести в казарму для выяснения личности.

Толпа была настроена так враждебно, что по пути в казарму римским солдатам пришлось защищать арестанта — иначе его бы разорвали на кусочки. Так что, можно сказать, Клавдий Лисий спас апостола от самосуда.

Наконец, когда двери казармы захлопнулись, а часовые сомкнули копья перед носом у наиболее ретивых смутьянов, Павел получил возможность высказаться⁶².

— Можно ли мне сказать тебе нечто? — обратился он к тысяченачальнику.

— Ты знаешь по-гречески? — удивился тот. — Так не ты ли тот египтянин, который перед сими днями произвел возмущение и вывел в пустыню четыре тысячи человек разбойников?

Павел посмотрел на Лисия и ответил:

— Я иудеянин, тарсянин, гражданин небезызвестного киликийского города; прошу тебя, позволь мне говорить к народу.

Начальник выполнил просьбу апостола, и тот, «стоя на лестнице, дал знак рукою народу» и заговорил на еврейском языке. Толпа, услышав родную речь, от неожиданности умолкла. И в установившейся тишине Павел вкратце пересказал свою историю. Он сообщил, что был рожден и воспитан в семье ортодоксальных евреев. Вспомнил, как участвовал в гонениях на христиан и даже присутствовал при казни Стефана. Упомянул, что стерег одежду казнителей и собственными глазами видел, как кровь святого обагрила камни Кедронской долины. Далее он подробно пересказал историю своего обращения по дороге в Дамаск. Он рассказал, что воочию видел Иисуса и слышал Его голос. И что Бог послал его с миссией во все уголки мира — нести благую весть о возможности спасения для язычников. Но при словах «Я пошлю тебя далеко к язычникам» шум поднялся пуще прежнего, и кто-то из евреев взвизгнул: «Истреби от земли такого! Ибо ему не должно жить!»

Разъярившись, евреи разорвали на себе одежды и стали бросать «пыль на воздух». Павел, Лисий и римские солдаты наблюдали за этим спектаклем со ступеней лестницы. Лисий, видя, что его милосердие привело к плачевным результатам, велел увести Павла в казарму и там высечь.

Однако, когда римский легионер привязывал апостола к столбу, тот обратился к нему с провокационным вопросом:

— Разве позволено бичевать римского гражданина, да еще без суда?

Центурион испугался не на шутку: это действительно было противозаконно, и лично ему грозило большими неприятностями. Поэтому он пошел к Лисию и обо всем рассказал. Тысяченачальник решил разобраться самостоятельно. Он пришел к Павлу и спросил:

— Скажи мне, ты римский гражданин?

Апостол ответил утвердительно.

Лисий глядел на этого человека в замешательстве. Он-то был урожденным греком и за свое римское гражданство выложил немалую сумму. Павел производил впечатление откровенного бедняка и вряд ли мог себе позволить покупку гражданства. Углубившись в собственные воспоминания, Лисий произнес вслух:

— Мне это стоило немалых денег.

И услышал в ответ:

— Я получил гражданство при рождении.

В душе римского офицера смешалась сложная гамма чувств: страх, уважение, удовлетворение. Страх — оттого, что он едва не высек римлянина (а такой проступок карался весьма строго); уважение по отношению к Павлу, человеку, который по праву рождения получил то, за что ему, Лисию, пришлось платить; и, наконец, удовлетворение от того, что он умудрился спасти римлянина от ненавистных евреев. Клавдий Лисий решил собрать синедрион: ему хотелось услышать из первых уст — от самих иудеев, — в чем заключается вина Павла.

Заседание, однако, проходило так бурно, что страже пришлось — от греха подальше — снова увести Павла в казарму. Пока он находился под стражей, явился некий молодой человек и заявил, что хочет видеть апостола. Он оказался племянником Павла, сыном его сестры, которая вышла замуж и осталась жить в Иерусалиме. Это, кстати, единственное упоминание о членах семьи святого. Судя по всему, его сестра была замужем за кем-то из членов синедриона. Она подслушала, что против ее брата готовится заговор с целью лишить его жизни. Получив это известие, Павел отправил племянника к Клавдию Лисию. Тот, «взяв его за руку и отошед с ним в сторону», спросил:

— Что имеешь ты сказать мне?

Юноша отвечал:

— Иудеи согласились просить тебя, чтобы ты завтра вывел Павла перед синедрионом, как будто они хотят точнее исследовать его дело. Но ты не слушай их; ибо его подстерегают более сорока человек, которые заклялись не есть и не пить, доколе не убьют его; и они теперь готовы, ожидая твоего распоряжения.

Тысяченачальник отпустил юношу, предупредив:

— Никому не говори, что ты объявил мне это.

После того как молодой человек удалился, Лисий вызвал к себе двух центурионов и велел:

— Приготовьте мне воинов пеших двести, конных семьдесят и стрелков двести, чтобы с третьего часа ночи шли в Кесарию. Приготовьте также ослов, чтобы, посадивши Павла, препроводить его к правителю Феликсу.

Затем он взял табличку и написал письмо прокуратору, в котором обрисовал в общих чертах возникшую проблему. Легкий оттенок самодовольства ощущается даже сейчас, по истечении веков.

«Я, пришед с воинами, — пишет он, — отнял его, узнав, что он Римский гражданин». Надо думать, Лука слышал, как это письмо зачитывалось в суде, или же имел на руках его копию. Ибо никто, восстанавливая подобное послание по памяти, не смог бы воссоздать эту атмосферу полуправды.

Запечатав послание, Лисий передал его начальнику эскорта. И в третьем часу ночи кавалькада всадников под прикрытием копейщиков прогрохотала по улицам спящего города. Они выехали на дорогу, которая спускалась с Иерусалимских высот в долину Шарона.

За ночь они проделали тридцать пять миль по холмам, направляясь к Антипатриде. Ехать приходилось по местности, кишевшей бандитскими шайками. Вот почему Лисий отправил апостола под усиленным конвоем. Однако когда кавалькада добралась до города Антипатрида (современный Рош ха-Аин), стоявшего на самом краю равнины, опасность засады практическим миновала. Посему две сотни копейщиков вернулись в Иерусалим, предоставив Павлу в сопровождении кавалерийского эскорта самостоятельно проехать двадцать семь миль до Кесарии.

Свежим прохладным утром я отправился на станцию. Отсюда началось наше путешествие через долину Шарон, затем через Синайскую пустыню до местечка под названием Кантара-Восточная, куда приходит каирский экспресс. Заняв место в купе, я занялся тем, чем обычно занимаюсь в поездках, — стал смотреть в окно. Справа лежало Средиземное море. Оно было так близко, что при желании я мог бы бросить в него камень (если бы таковой оказался у меня под рукой). Слева тянулись бесконечные холмы, между них проходила песчаная дорога, по которой брели караваны верблюдов: мерно ступая, они несли свой груз в Хайфу.

Мы миновали массивные развалины замка Атлит, этого средневекового Замка паломников. Его золотистые стены и бастионы поднимались прямо из моря, и волны который век бились о древние камни,