Почему Ханна вышла замуж за Тедди? Не потому, что любила, а потому, что была готова полюбить. Молодая и неопытная — с кем ей было разделить свои чувства?

Как бы там ни было, многим ее выбор показался идеальным. Его одобрили Саймион и Эстелла Лакстон, его одобрили под лестницей. Даже я обрадовалась, узнав, что уеду с молодыми. Правы были леди Вайолет и леди Клементина — Ханне все равно пришлось бы за кого-нибудь выходить, так почему бы не за Тедди?

Они поженились дождливым субботним днем, в мае тысяча девятьсот девятнадцатого, и через неделю мы уехали в Лондон. В первой машине — Тедди и Ханна, во второй — камердинер Тедди и я с чемоданами.

Мистер Фредерик, бледный и неподвижный, стоял на лестнице. Сидя в машине, я в первый раз сумела беспрепятственно рассмотреть его лицо. Прекрасное, благородное лицо, бесцветное от горя.

Слева от него, выстроившись в ряд, по старшинству, расположились слуги. Даже няню Браун вытащили из детской, и теперь она стояла рядом с мистером Гамильтоном, доставая ему до локтя, и роняла тихие слезы в белый носовой платок.

Не было только Эммелин — она отказалась проводить сестру. Хотя я все равно заметила ее — перед тем, как тронулась машина, в одном из полукруглых окон детской мелькнуло побледневшее лицо. Или мне почудилось? Возможно, просто игра света. Или дух одного из малышей майора — вечных обитателей заброшенной комнаты.

Я уже со всеми попрощалась. Со слугами и с Альфредом. С того самого ночного разговора, в саду, Альфред говорил со мной так подчеркнуто-вежливо, что лучше б уж кричал! И все-таки я пообещала писать. И вытянула из него ответное обещание.

Маму я навестила за неделю до отъезда. Она отдала мне свою старую шаль и целую коробку ниток и иголок, чтобы я следила за своей одеждой. В ответ на мои благодарности лишь пожала плечами и сказала, что ей коробка все равно не нужна — пальцы так скривились, что не могут больше держать иглу. Она расспрашивала меня о свадьбе, о заводе мистера Фредерика и кончине леди Вайолет. Я удивилась, как равнодушно она приняла известие о смерти бывшей хозяйки. Я-то уверила себя, что мама просто обожала работу в Ривертоне, а она почему-то не выказала леди Вайолет ни малейшего сочувствия. Просто медленно кивнула и отвернулась.

Я не стала раздумывать над ее поведением — меня ждал Лондон.

Отдаленный, едва различимый рокот барабанов. Интересно, ты слышишь его вместе со мной?

Все это время ты был очень терпеливым слушателем. Осталось совсем немного. Вот-вот в жизнь Ханны снова войдет Робби. Ты знаешь об этом, ведь его возвращение — часть нашей истории. Не роман и не сказка — она не кончается свадьбой. Свадьба — лишь новое начало, предвестница очередной главы.

В дальнем, мрачном районе Лондона просыпается Робби Хантер. Стряхивает с себя ночные кошмары, вынимает из кармана маленький сверток. Сверток, который он носит на груди со времен войны, с тех самых пор, как пообещал умирающему другу доставить его по назначению.

На весеннюю ярмарку мы приехали на микроавтобусе. Восемь человек: шесть обитателей дома престарелых, Сильвия и та девушка с косой до пояса — никак не могу запомнить, как ее зовут. Наверное, посчитали, что нам нужно немного развеяться. Хотя какой смысл менять уютную комнату на поляну с палатками, торгующими пирожками, игрушками и мылом, — я лично понять не могу. Мне было бы гораздо лучше дома, вдали от всей этой суеты.

За зданием муниципалитета, как обычно, установили передвижную сцену, а перед ней — ряды белых пластмассовых стульев. Все остальные, включая Сильвию и девушку с косой, сидели там, глядя, как фокусник достает из железного ведра теннисные мячики. А я предпочла остаться здесь, на скамейке возле памятника. Как-то чудно я себя чувствую. Это все жара. Когда я проснулась, подушка была мокрой, и все утро в голове плавал какой-то туман. Мысли приходили и, не успев оформиться до конца, ускользали, прежде, чем я успевала их ухватить. Похоже на ловлю бабочек. Такая неопределенность здорово раздражала.

Может быть, чашка чая мне поможет?

Куда же подевалась Сильвия? Она сказала мне, куда идет? Она ведь сидела тут секунду назад, курила. Рассказывала о новом поклоннике, о том, что они собираются пожить вместе. Когда-то, давным- давно, я сочла бы такие отношения непозволительными, но под действием времени взглядам свойственно меняться.

Кожа на ногах, там, где она не прикрыта туфлями, уже поджарилась. Хорошо бы передвинуть ноги в тень, но глупое упрямство уговаривает меня остаться на месте. Вот придет Сильвия, увидит красные пятна и поймет, как надолго она меня бросила.

Со своего места я вижу кладбище. Восточную его часть, обсаженную тополями. Молодые листочки трепещут на еле ощутимом ветру. Под тополями высятся надгробные камни, где-то там лежит и мама.

Со дня ее смерти прошла уже целая вечность. Холодный день тысяча девятьсот двадцать второго: земля промерзла — глубже некуда, заледеневшая от мороза юбка прилипла к чулкам, а на холме стоит почти неузнаваемый мужчина. Мама забрала свои тайны с собой, в ледяную, стылую землю, и все-таки я их раскрыла. Я здорово разбираюсь в тайнах, они стали делом моей жизни. Возможно, мне казалось, что чем больше я знаю о секретах, тем легче будет прятать мой собственный.

Мне жарко. Слишком жарко для апреля. Наверное, виной всему глобальное потепление. От него тают шапки полярного льда, появилась озоновая дыра. И всякие болезни девяностых годов. Наша планета стала какой-то недружелюбной. Даже дожди теперь опасны.

Они разрушают памятник героям войны. Одна щека у каменного солдата вся в ямочках, нос крошится от времени. Он похож на кусок хлеба, исклеванный птицами.