успокаивают.

— Сделает он это или нет, еще не факт. Разве что мы ему немного подсобим. Когда прибываем в Джерси?

— Через месяц. Не стоит нервничать, сэр. За нее никто не заступится.

— Я по опыту знаю, — возразил Вайверн, поглаживая тыльной стороной ладони пересохшие и распухшие губы, — что от христиан всегда нужно ожидать подвоха. Тогда с Галилеем все шло к тому, что они замучают его до смерти, я был абсолютно в этом уверен. Помнишь мое пари с Августином?

— Да уж, вы тогда проиграли кругленькую сумму.

— Триллион лир, Антракс. Целый триллион.

Государственная тюрьма Нью-Джерси напоминала гнездо земляных ос: этакий пространственный лабиринт из камер, коридоров и лестниц. Ее обитатели были отгорожены от внешнего мира не столько камнем, сколько замысловатой путаницей бесконечных переходов, спусков, винтовых лестниц. Любого беглеца в два счета сбила бы с толку бессистемность внутреннего устройства подземелья. Тем не менее тюрьма была оборудована в соответствии с последними достижениями науки и техники: дневное освещение, солнечные батареи, кондиционеры. Ногти у строптивых папистов выдергивали мигающие разноцветными индикаторами роботы. Тела гомосексуалистов растягивали на компьютеризованных дыбах. Ядерные реакторы раскаляли металлические раздвоенные языки, которые жалили неопределенщиков до тех пор, пока те не признавали свои заблуждения и не начинали умолять о принятии в лоно истинной церкви. Лишь на самом нижнем уровне, куда поместили Джули Кац, царила атмосфера средневековья.

С каждым днем камера № 19 казалась ей все меньше и меньше. Сырые стены как будто постоянно сближались, подчиняясь болезненному воображению Эдгара Аллана По. Своих сокамерников Джули знала по именам. Это были крыса Бикс — меховой шар на лапках, крыса Феба — тощая и настырная, всюду сующая свой любопытный нос, и крысенок — коротышка с огромными глазами и мягкой, как у котенка, шкуркой. Настоящая Феба, по подсчетам Джули, уже отходила свой срок и где-то на прошлой неделе должна была произвести на свет маленького Мюррея Спаркса, вопящий, слюнявый комочек плоти.

Несмотря на полную изоляцию от внешнего мира, Джули буквально ощущала, как молва о ней расходится по всей Республике. Что ни час на экранах кабельного телевидения Джерси разворачивалась очередная серия эпопеи о Шейле. Вот уже четыре месяца, как на первой полосе «Нью-Джеру-залем таймс» мелькали заголовки «Шейла схвачена», «Шейла брошена в подземелье», «Приближается суд», «Второе Пришествие неизбежно». Восторженно трезвонили церковные колокола, патрульные катера инквизиции постреливали в воздух разноцветными ракетами. «Суд приближается, — думала Джули, — все повторяется. Христос перед Пилатом, Жанна перед французскими священниками. Гори, еретик, гори». Каждую ночь ей снилось, что она тонет в море крови. Она просыпалась взмокшая от пота, соломенный тюфяк вонял, как воды пролива Абсекон. Страх Джули был липким на ощупь, как клюквенное болото, в котором она очнулась после возвращения из владений Вайверна. Мучила головная боль, желудочные и кишечные колики.

Послышалось бряцание ключей: точно так же когда-то звенели монеты, сыпавшиеся из автоматов стертой с лица земли «Тропиканы». Вошел Оливер Хоррокс. Тюремщик не вызывал у Джули никаких отрицательных эмоций. Скорее наоборот: он был одним из бывших читателей «Помоги вам Бог», и его неоапокалиптизм был куда более шатким, чем считало начальство. Хоррокс никак не мог решить, как он относится к Джули. То он считал ее виновной во всех бедах Джерси — от низкой урожайности пшеницы до так и не наступившего Второго Пришествия, а то вдруг втихую приносил ей свою порцию бисквита.

— Фу! — отпрянул Оливер Хоррокс, завидев крысиную сходку. — Ну вот, самый чистый город на земле и… крысы. Слишком уж глубоко закопались, вот в чем проблема. На такой глубине от крыс никуда не деться.

Был тюремщик иссохший и сгорбленный, с птичьим личиком, покрытым сеткой расширенных капилляров, так что будь Оливер женщиной, за глаза его называли бы не иначе как «старая карга».

— Не знаю, кто ты на самом деле, но крысы — это слишком. Идем.

— Куда? — У Джули нестерпимо зудел отсутствующий большой палец.

— Нам нельзя разговаривать с заключенными.

Оливер наклонился к Джули так, чтобы его не расслышали другие обитатели подземелья, и, отряхивая полосатый рукав ее арестантской куртки, прошептал:

— Только вот что запомни. Им интереснее тебя обратить, чем сжечь. Те, на кого я работаю, нормальные люди. Поговори с ними. Они тебя выслушают.

Вместе они поднимались по винтовым лестницам, наклонным коридорам, круто уходящим вверх туннелям, стены которых были неровными и влажными, как стенки пищевода, и наконец окунулись в ослепительно яркий день.

Иисус один-единственный раз позволил себе спросить у Бога, почему тот его оставил. Джули же повторяла этот вопрос снова и снова, бормоча его себе под нос, пока они с Хорроксом шли по мощенным золотистой плиткой тротуарам, запруженным смеющимися ребятишками. Они пересекли священную реку, обошли Силоамский пруд и миновали ряд аккуратных маленьких киосков. Безупречно вымытые улицы, стерильные тротуары, девственно-чистые решетки сточных колодцев. Все это стало реальностью лишь после того, как Билли Милк отнял город у мафии. Он выскреб Атлантик-Сити, обратил лицо Блудницы к солнцу, вытравил вшей. В безукоризненно чистой витрине магазина игрушек хорошенькая девочка-подросток рассаживала говорящих кукол, тут же красовался уже расставленный игрушечный набор «Содом и Гоморра», а рядом на штативе были выставлены книги Мелани Марксон в ярких обложках. Когда-то, вспомнила Джули, на этом месте стоял «Смитти Смайл», магазинчик розыгрышей тети Джорджины. Он будто пережил перевоплощение: в нем больше не было места гвоздикам-брызгалкам, свечам в виде фаллоса, соленым ирискам и подушкам-вякалкам.

Они пересекли площадь Второго Пришествия и вошли в здание, напоминавшее огромных размеров шлакоблок. Бесконечный коридор увешан полотнами, на которых были запечатлены, как показалось Джули, знаменательные события в истории библейской юриспруденции. Вот Илия обезглавливает поклоняющихся Ваалу… Вот Гедеон избивает старцев Сокхофа… Вот дети потешаются над Елисеем, и их сейчас разорвут медведи… А вот Иаиль пригвоздила голову Сисары к земле колышком от шатра.

Зал суда представлял собой белоснежную палату, напоминавшую камеру в детоксикационном центре, где год назад держали Фебу. У одной из стен за столом из полированного камня сидели трое судей в строгих темно-синих костюмах. В противоположном углу на возвышении занимали два кожаных кресла еще двое мужчин в серых костюмах-тройках и узких черных галстуках. Их сходство говорило о кровном родстве. «Отец и сын, — улыбнулась про себя Джули, — первосвященник и архиепископ, Пилат и Пилат-младший». Что-то отвратительное, даже дьявольское чувствовалось в этой паре, Ах да, этот скачок от молодости к дряхлости. От молодости? Нет, несмотря на мальчишеские веснушки и рыжие вихры, отпрыск Билли Милка не был молод. «Примерно моего возраста, — подумала Джули. — Нет, старше. Старше, и если не мудрее, то циничнее». Чем дольше Джули вглядывалась в это лицо, тем отчетливей видела в нем аскетическую безжалостность к собственному телу, умерщвление плоти, возведенное в культ.

— Можете начинать, — кивнул Билли Милк судьям.

Своими поступками и учением Иисус косвенно призывал любить своих врагов. Странная идея, внутренне противоречивая и неразумная. По отношению к этому человеку, злодею, учинившему кровавую резню на Променаде и убившему тетю Джорджину, Джули испытывала лишь одно чувство — откровенную ненависть без всяких примесей.

— Архидиакон Фелпс, — представился средний судья как-то спокойно, почти по-отечески мягко, и принялся приводить в порядок десятки вырезок из газет, разбросанных по столу. Он был хорошо сложен и отличался приятными чертами. Смуглое лицо южанина окружал ореол светлых волос. — Слева от меня архидиакон Дюпре, справа — архидиакон Мартин. Шейла из «Луны», прошу вас встать.

— Меня зовут Джули Кац.

— Но, если не ошибаюсь, вы автор этой колонки советов, цикла «Помоги вам Бог»? — спросил архидиакон Дюпре. Его округлое лицо было сплошь изрыто оспинами, словно его слепили из какого-то губчатого материала.

«Им интереснее обратить тебя, чем сжечь, — сказал ей тюремщик. — Те, на кого я работаю, нормальные люди».

— Да, это писала я, — призналась Джули.