— Без географии? Отлично, пусть будет без географии. Ну а, скажем, чай в историческом аспекте? Или в социально-политическом… Хотя нет. Это опять же география. Сдохнуть мне, вся моя жизнь сплошная география.

— Слушай, ты чайники когда-нибудь ополаскиваешь?

— К примеру, сейчас я живу на Севере. Сразу же возникает вопрос: к северу от чего я живу? Что ж, известно: к северу от Юга. Стало быть, Север существует потому, что существует Юг. Но означает ли это, что Север чем-то отличается от Юга? Ни в коем случае! Просто Юг расположен южнее Севера…

— На кой черт ты бросаешь чаинки в кипящую воду? Чаинки нужно залить кипятком. Положи их в чайник, друг. В заварочный чайник!

— И все же обрати внимание: некоторая разница есть. Северяне — те, например, кто на Севере родился и вырос, — очень привередливы по части еды. Вернее, даже не еды. Им на еду-то, собственно, плевать. Привередливы они по части оформления. Понял ты? Заварочные чайники и прочая фигня. Ну, а что касается самого чая? Они не отличат «Эрл Грэй» от растворимой смеси старика Липтона.

— Я пью настоящий чай, а не размолотые пшеничные зерна.

— Старик Липтон прокрашивал размельченные клочочки «Нью-Йорк таймс», укладывал их в красивые беленькие коробочки, и негры-северяне балдели от восторга. С ними творилось черт знает что. Ты обратил внимание, как они обожают беленькие коробочки?

— Иисусе!

— Кстати, Иисус ведь тоже северянин. Жил-то он в Израиле, зато северянин сердцем. Сердцем, истекающим кровью. Красивым, маленьким, истекающим красной кровью сердцем. Южане считают его своим, но это просто потому, что они его впервые увидали вздернутым на древе. Знаешь, они в чем-то правы. Повешенный и вешатель связаны между собой. Но у северян, конечно, больше оснований…

— О ком ты тут толкуешь? О белых или о черных?

— О белых? О черных? Э, да ты, оказывается, чернокожий расист. Тут хоть слово кто-нибудь говорил о черных? Это урок географии, и больше ничего. — Гитара протянул Молочнику дымящуюся чашку чаю.

— Ну, знаешь, если это называется чай, то я — яичница глазунья.

— Хоть теперь ты понял, о чем я толковал? Вы привереды. Почему это ты вдруг глазунья? Почему не омлет? Или просто тухлое яйцо? И вообще, почему ты — яйцо? Негр может быть кем угодно, но ни за что и никогда не будет он яйцом.

Молочник засмеялся. Здорово это выходит у Гитары. Вот еще совсем недавно он вошел сюда, мокрый до нитки, готовый рухнуть хоть сию секунду на пол и умереть, и вот он уже хохочет, расплескивая чан, и от смеха еле выговаривает:

— То есть как? По какой причине негр не может быть яйцом? Он может быть яйцом, если захочет.

— А фиг тебе. Не может, вот и все. Не дано ему это. В генах не заложено. У него такие гены, что при всем старанье он не может быть яйцом. Ему природа этого не разрешает. «Нет, черномазый, не бывать тебе яйцом. Вот вороной можешь быть, если есть охота. Или большим бабуином. Но не яйцом. Яйца — это нечто сложное, недоступное, хрупкое. И белое».

— Бывают и коричневые яйца.

— Результат скрещивания. К тому же их никто не ест.

— Французы едят.

— Да… только во Франции. А в Конго уже не едят. Француз в Конго не притронется к коричневому яйцу.

— Почему?

— Боится. Вдруг у него кожа потемнеет. Как от загара.

— Французы любят загорать. Им очень нравится загорать. На Ривьере…

— Это они во Франции любят загорать, а в Конго совсем не любят. Терпеть не могут.

— Ладно, мое право выбирать, кем мне хочется быть, а мне хочется быть яйцом.

— Может, глазуньей?

— Сперва яйцом, потом глазуньей.

— Что ж, тогда кто-то расколет твою скорлупу.

Одна фраза, и все изменилось. Молочник вытер губы, избегая взгляда Гитары, он чувствовал: оба они опять натянуты, напряжены. Комнатка замерла, вслушиваясь. Это была веранда, к которой пристроили стены, так что домовладелица могла теперь ее сдавать, приобретая таким образом два блага — деньги и бесплатного ночного сторожа. Отдельный вход превращал комнатушку в идеальное жилище для холостяка. В особенности такого скрытного, как Гитара Бэйнс.

— Можно будет мне занять твое жилище на ночь? — спросил Молочник, внимательно разглядывая свои ногти.

— С подружкой?

Молочник покачал головой.

Гитара не поверил. Он не мог поверить, что его друг и в самом деле хочет провести в одиночестве ночь накануне того дня, когда его убьют.

— Да ведь жутко тебе будет тут. Ужас, как жутко.

Молочник промолчал.

— Слушай, тебе вовсе незачем демонстрировать свою отвагу. И уж во всяком случае, передо мной. Всем и так известно: когда дойдет до дела, ты парень смелый.

Молочник взглянул на него и опять промолчал.

— Тем не менее, — мягко продолжал Гитара, — твое мужественное сердце может погибнуть под ударом ножа. И тогда ты станешь просто еще одним смелым негром, который погиб ни за грош.

Молочник взял пачку «Пел-Мел». Сигарет там не оказалось, тогда он вынул длинный окурок из крышки от банки для арахисового масла, служившей Гитаре пепельницей в тот день. Он растянулся на кровати и ощупал карманы в поисках спичек.

— Все спокойно, — сказал он. — Нигде ничего не горит.

— Черта с два, — сказал Гитара. — Очень даже горит. Все и везде. Даже на Северном полюсе. А не веришь, отправляйся туда и сядь голой задницей на глетчер — припечет так, что взвоешь. А если глетчер тебя не прикончит, остальное доделает белый медведь.

Гитара встал, выпрямился, чуть не уткнувшись головой в потолок. Безразличие Молочника его сердило, и он принялся убирать комнату, чтобы дать выход раздражению. Из-под стула в углу, наклонно прислоненного к стене, Гитара вытащил пустую корзину и начал сваливать в нее мусор: обгоревшие спички с подоконника, кости от съеденного позавчера жаркого. Он комкал гофрированные бумажные стаканчики из-под капустного салата и с размаху швырял их в корзину.

— Каждый мой знакомый негр стремится быть спокойным. Держать себя в руках. Весьма похвально, но держать-то можно себя, а не других.

Он искоса посмотрел на Молочника, но ничего не уловил в его лице и взгляде. Тот упорно молчал — так с ним никогда не бывало. Что-то должно случиться. Гитара искренне тревожился за друга, кроме того, он не хотел, чтобы в его комнате случилось что-то такое, из-за чего к нему может нагрянуть полиция. Он взял пепельницу - крышку от банки арахисового масла.

— Погоди-ка. Там еще остались неплохие бычки, — негромко проговорил Молочник.

Гитара тут же вытряхнул все содержимое пепельницы в корзину.

— Ну зачем? Ты же знаешь, у нас больше нет сигарет.

— Так оторви зад от кровати, сходи да купи.

— Перестань. Не идиотничай.

Молочник встал и протянул руку к корзине. Но тут Гитара внезапно сделал шаг назад, схватил корзину и швырнул ее через всю комнату, вновь рассыпав весь мусор, который так тщательно подобрал. И тут же по-кошачьему грациозным, скупым движением отвел руку в сторону и уперся кулаком в стену, не давая Молочнику сдвинуться с места.

— Не пренебрегай. — Его голос, прозвучал еле слышно. — Не пренебрегай советами, которые я тебе даю.

Лицом к лицу, нога к ноге, они застыли друг против друга. Левая ступня Молочника слегка не