Мужчина рванулся вперед. Ремни впились в его тело.

– О Боже, ты сошел с ума! Дрю строго посмотрел на него.

– Прощу тебя, не упоминай всуе имя Господа.

Они подъехали к месту для пикников. Развернув фургон, Дрю задним ходом подогнал его к одному из каштанов. Затем посмотрел на деревья, скрывавшие их со стороны дороги, выключил двигатель и вышел на поляну.

– Я скоро вернусь, – пообещал он и, улыбнувшись, помахал резиновым шлангом.

Один конец шланга он надел на выхлопную трубу, а другой просунул в приоткрытую заднюю дверцу фургона. И. снова заведя мотор, подал машину еще немного назад, пока ствол каштана не прижал дверцу к шлангу. Салон начал заполняться едкими выхлопными газами.

Мужчина был близок к истерике.

– Господи, я был прав! – кричал он. – Псих! Паршивый ублюдок!

– Если ты будешь слишком волноваться, – холодно сказал Дрю, – то скоро собьешься с дыхания.

У мужчины выкатились глаза. Он закашлялся.

Собрав спальные мешки, Дрю заткнул щели в задней дверце. Затем убедился, что все стекла на окнах были подняты до упора. Покидая кабину. он включил радио.

– Немного музыки, а?

Он ожидал чего-нибудь еще более резкого, чем тяжелый рок. Однако диктор объявил: “Линда Ронстадт и оркестр Нельсона Риддла”.

Вместо переаранжированных композиций Фрэнка Синатры и других слащавых мелодий пятидесятых годов Ронстадт (чья версии известной “Когда меня полюбят?” и “Снова в Ю Эс Эй” запомнились Дрю) начала исполнять типичные песенки из репертуара сороковых. От этого можно было тронуться рассудком.

К действительности его вернул натужный кашель пленника. Из фургона валили клубы выхлопных газов.

– Задыхаюсь, не могу дышать, – прохрипел мужчина. – Я не…

Дрю захлопнул дверцу и не спеша пошел по каменной дорожке, веющей к деревянному мостику. Остановившись у ручья, стал бросать камешки в воду. Воздух был прохладный и приятный.

Он с безразличным видом оглянулся на фургон. Лобовое стекло было затуманено изнутри, но он все- таки мог различить человека, извивающегося на пассажирском сиденье. Что важнее, человек мог видеть его. Дрю облокотился на перила мостика. Из фургона доносились приглушенные крики.

Когда крики стали затихать, Дрю оттолкнулся локтями от перил и пошел назад к машине. Открыв дверцу, он выключил двигатель.

– Ну, как мы себя чувствуем?

Лицо мужчины было серым, с лиловым оттенком. Глаза почти закрыты. Когда машина проветрилась, Дрю похлопал его по щекам.

– Смотри, не засыпай. А то я подумаю, что наскучил тебе. – Мужчина продолжал молчать.

– Я спросил, как ты себя чувствуешь? Наконец тот с трудом выговорил:

– Сукин сын.

– Значит, хорошо?

Мужчина закашлялся, тщетно пытаясь прочистить легкие.

– Ублюдок, ты же дал слово.

– Какое слово?

– Никаких пыток. Ты обещал не пытать и не убивать.

– Я держу свое слово. Ты сам виноват, превращаешь испытание в пытку. Отравление угарным газом вовсе не мучительно. Это как сон, в который ты медленно погружаешься. Расслабься, плыви по течению. Чувствуй себя свободней.

Мужчина захрипел, глаза покраснели и заслезились.

– И это называется, ты не пытаешься убить меня?

– Разумеется, нет, – оскорбился Дрю. – У меня нет ни малейшего желания убивать тебя.

– Тогда что же ты делаешь?

– У меня есть кое-какие вопросы к тебе. Если ты и сейчас не ответишь на них, я снова заведу двигатель. И еще раз, если потребуется. В конце концов, окись углерода подействует, Через какое время – зависит только от тебя, хотя есть шанс, что твой рассудок слишком ослабнет и ты не заметишь, когда потеряешь способность сопротивляться.

– Ты думаешь, я боюсь смерти?

– Повторяю, я не собираюсь убивать тебя. Ты останешься в живых.

– Тогда какого дьявола мне говорить?

– Дело в том, что тебе предстоит нечто худшее, чем смерть. Если ты не заговоришь, – Дрю задумчиво