— А ты почему не у Папы? — крикнул я ему на ухо. — Тебе что не известно, что сейчас происходит в Городе?
— А! — ухарски махнул он рукой. — Конец истории, милый Серж. — Снята последняя печать! Времени больше нет. Осталось одно пространство! Но и его немного. Почти что ничего… Мы удостоились великой чести испытать на себе предсказания и выводы пророков, философов и прочих чернокнижников. Может быть, оно даже к лучшему…
Рачьи профессорские глазки прыгали, словно в них бултыхалась мадера.
— Вы тоже отдали сыночка в Пансион? — напрямик спросил я его.
— Естественно! — горячо всплеснул руками профессор Белокуров. — И давно это надо было сделать! Наши дети перестали быть детьми. Они превратились в апокалиптическую саранчу. Нет, мы были не такие. Мой то негодяй что сделал — перепортил всю мою философскую библиотеку. Вырезал ножницами из разных книг отдельные фрагменты, чтобы соорудить из них свою собственную философию. Редчайшие книги, коллекционные экземпляры! Он да еще сынок нашего отца Алексея, который, кстати, как потом выяснилось, учинил нечто подобное со святыми книгами нашего батюшки. Все перемазали гадким клеем…
— Может быть, он решил пойти по твоим стопам? — улыбнулся я. — Его потянуло к первоисточникам?
— Как бы не так! — возмущался профессор. — Если бы в этом хотя бы прослеживались серьезные намерения, тяга к знаниям, а то чистое, откровенное издевательство над здравым смыслом! Словно в насмешку над родителями. Больше ничего! Им, видите ли, надоели умные разговоры взрослых, надоели наши книги! Они решили изготовить собственную философию. Я видел продукт их творчества. Я тебе продемонстрирую это при случае. Огромный, толстенный такой альбом, еще липкий от клея. И назвали то они его Новой Святой Библией! Евангелием Великого Полудня! Я заглянул внутрь. Кошмар! Едва не сошел с ума, пролистав несколько страниц. Если нарочно составлять нечто подобное — и то не получится! Дьявольский коллаж!.. Между прочим, теперь есть все основания полагать, что это именно они, наши маленькие умники, состряпывали и запускали в оборот так называемые «святые письма». Где они только всего этого понабрались, а?!
— Кажется, я знаю, — тихо промолвил я.
Но профессор Белокуров не услышал.
— Это то, о чем предупреждали древние богословы. Ей Богу, это он — тот самый славный конец всей мировой Истории, Серж! Поверь мне! — повторял он.
В страшном волнении он попытался подняться на ноги, словно хотел куда то бежать, но девчонки силой усадили его обратно на диван. Одна из девчонок выползла из под стола и, хохоча, обхватила руками солидный профессорский животик. Профессор выхватил белоснежный носовой платок и стал вытирать багровый лоб, по которому катился пот, и запотевшие толстые линзы очков.
— Извини, Серж, — смущенно бормотал он, икая, — извини…
Потом мадера снова ударила ему в голову, он снова попытался вскочить и что то кричать.
— Ничего, профессор, ничего, — кивнул я и поднялся, чтобы уйти, пока и меня не облепили агрессивные нифметки.
— Какая жалость! Архитектор нас опять покидает! — гаркнул Парфен, который до сего момента с интересом прислушивался к моему разговору с профессором. — Слава нашему Архитектору!
— Архитектору слава! — тут же покатилось над столами.
— И профессору слава! — гаркнул Парфен.
— И профессору слава!
— Слава Москве!..
Особыми служебными переходами я добрался из Шатрового Дворца прямо в здание офиса Папы. Я миновал несколько пунктов охраны. Никто меня не останавливал и ни о чем не спрашивал. Видимо, меня «вели» еще от Шатрового Дворца. В здании офиса — в фойе, в коридорах и холлах — было совершенно пустынно. Здесь не было не только никаких следов разгула, но и вообще следов праздника. Я сразу обратил внимание, что многие стеклянные боковые двери из центрального коридора закрыты на специальные засовы и на каждой двери с наружной стороны опущены стальные жалюзи. Окна наглухо зашторены. В обычное время, насколько я знал, в офисе и по ночам кипела довольно напряженная жизнь, но теперь здесь все словно вымерло. Скоро я уже входил в приемную Папы.
На этот раз здесь не оказалось знакомых секретарш, которые обычно сидели каждая за своим столом по обеим сторонам от двери в кабинет Папы. На их местах восседали двухметровые парни в бронежилетах. Парни задумчиво поглаживали вороненые стволы автоматов. Я прошагал к Папиному кабинету, а они даже бровью не повели.
Я беспрепятственно шагнул в крошечный темный тамбур, в междудверье перед Папиным кабинетом и, решительно толкнув дверь, вошел.
Еще секунду назад у меня в сознании держался тот образ кабинета, каким я его покинул вместе с Альгой три дня тому назад после импровизированного «пикника с купанием»: яркий натурально дневной свет, уютный домик на острове посреди искусственного озера, высоченные своды кровли в виде небесного свода, зеленовато голубая вода в озере, сгущавшаяся в многометровой глубине — если смотреть сквозь толщу воды вертикально вниз в сплошную и непроглядную, с сиреневым отливом черноту. Влетев в огромное помещение оригинального «кабинета», я по инерции сделал несколько шагов по мосткам, которые вели через водоем к острову и зашатался. Меня будто ударили под ложечку, отчего весь мир мгновенно перевернулся вверх ногами, как переворачивают песочные часы. Сплошной сиреневый мрак метнулся вверх и повис у меня над головой, а яркий день стремительно упал вниз и теперь яркий свет, струясь, поднимался у меня из под ног, словно откуда то из преисподней.
Впрочем, я быстро пришел в себя и понял, в чем дело. Совещание происходило в весьма впечатляющей обстановке. Весь верхний свет в помещении был убран и у нас над головой висела кромешная темнота, сравнимая разве с беззвездным небом. Смолисто жирная густая темнота. Зато из искусственного водоема, из самой глубины озера струилось интенсивнейшее рассеянное свечение. Это работали десятки мощных светильников, вроде подводных прожекторов или софитов. Стоя на мостках над водой, я мог видеть огромное подводное пространство, которое было сформировано и ограничено причудливым соединением многих геометрических фигур и плоскостей, начиная от простых треугольников и параллелепипедов и кончая сложными спиралевидными углублениями в виде гигантских раковин. Благодаря, мелким пузырькам и микроскопической взвеси поднимавшимся вверх, свечение воды становилось ослепительно белым. Вдобавок, объекты увеличивала громадная толща воды. Эффект, который создавала разница коэффициентов преломления, а также радужные круговые отблески мощных ламп приводил к тому, что казалось все подводное пространство вспучивается и трансформируется внутри самого себя… Эта подводная игра света обрывалась на поверхности. Мгновенный переход от света к темноте.
На воде стояло несколько черных лодок, вроде гондол с задранными острыми носами. Всех их было около десятка или чуть больше. Они рассредоточились на значительном расстоянии друг от друга по всему озеру вокруг острова. Лодки и те, кто в них сидел, казались особенно черными, так как подсвечивались лишь снизу, из воды. Ни подробностей костюмов, ни лиц сидящих в них нельзя было рассмотреть. Только неподвижные черные фигуры да слегка бледнеющие в темноте глазные впадины. Сначала мне даже показалось, что на них были черные капюшоны, но затем я увидел, что никаких капюшонов нет, это был лишь обман зрения, игра воображения, которую можно было объяснить какими то ассоциациями в духе средневековых трибуналов и аутодафе с монахами иезуитами, кутавшимися в черные рясы и балахоны.
Откуда то сверху, из черноты пространства вдруг пробился узкий серебристый луч света, и я оказался в освещенном круге — словно артист на сцене. Я сделал шаг в сторону, потом в другую, но луч света словно прилип ко мне.
— А вот и наш почетный гражданин! — услышал я голос Папы, донесшийся со стороны острова.
Я помахал рукой в направлении голоса и двинулся по мосткам к острову. Когда мои глаза немного привыкли к особенностям освещения, я разглядел, что на берегу, на светлом песочке стоит высокое кресло.
