Там, где час назад горел костер, шевельнулась тень. Кто-то встал. Наверное, снова этот лось с длинной фамилией, из силезцев. Силезца приставили к ним, и тот не спускал с них глаз.
– Послушайте, вы, – сказал силезец на своем жутком диалекте, – если сейчас же не заткнетесь, я перережу вам глотки.
Они здесь не в родной саперной роте, пришлось замолчать. К тому же у силезца нашивки то ли унтер- офицера, то ли фенриха. Под камуфляжем не видно.
«Бранденбуржцы» – народ отпетый. О них ходили разные слухи. Одни говорили, что те, кто служит в полку «Бранденбург-800», – настоящие герои. Другие – что это самые последние негодяи, мясники и убийцы, ничем не отличающиеся от тех, кто служит в зондеркомандах и карательных отрядах. И угораздило же их, простых саперов из пехотной дивизии вермахта, попасть в одну компанию с этими мрачными типами. Их взяли как пулеметчиков. Пулемет в группе был один. «Бранденбуржцы» все имели «МП-38» с большим запасом сменных рожков. Столько автоматов в одном подразделении сразу Зигель и Хаук еще не видели. Да и продуктами их снабжали по высшему разряду. Норвежские сардины в масле, французский коньяк, сыр в непромокаемых брикетах, мармелад и настоящий кофе. От всего этого они в своей саперной роте давно уже отвыкли. Кроме тяжелого Schpandeu и двух коробок с лентами, им пришлось носить рюкзак с взрывчаткой. В подробности операции их никто не посвящал. Да и сами они старались особо не интересоваться. Поскорее бы избавиться от этой взрывчатки и вернуться в свою роту, думали они. Хорошо еще, что иваны на этом рубеже не очень сильны и сплошной линии фронта у них нет до сих пор. Назад можно вернуться так же свободно, без стрельбы, как прошли сюда. «Бранденбуржцы» иногда принимались разговаривать между собой по-русски. А двое, после того как неподалеку от железнодорожной насыпи вырезали ножами группу иванов, то ли их дезертиров, то ли патруль, и вовсе переоделись в красноармейскую форму. Двоих вскоре отправили с донесением в Высокиничи. Обстановка изменилась: усиленная охрана возле пусковых установок русских не позволила подойти близко, после пуска все установки тут же покинули огневые и уехали в тыл в сторону Серпухова. «Бранденбуржцы» в своих разговорах часто упоминали реактивные снаряды «сталинских органов». Значит, именно за ними они сюда и прибыли. На артиллерийском складе на разъезде Буриновский реактивных снарядов не оказалось. Командир «бранденбуржцев» запрашивал свой штаб: что делать? Возвращаться? Или все же, пользуясь тем, что прошли удачно, пока не обнаружены, а охрана разъезда слабая, не дожидаясь летной погоды и люфтваффе, использовать взрывчатку по прямому назначению на второстепенном объекте? Включать рацию под носом у иванов было слишком опасно, поэтому командир группы принял решение послать связных. Но связные имели и другую задачу: как можно дальше от разъезда захватить «языка», желательно офицера, из артиллерийского подразделения, которое только что прибыло на этот участок и, пользуясь нелетной погодой и бездействием германской авиации, спешно и без помех выгрузилось.
Не оставят ли их во время проведения операции по взрыву склада боеприпасов на разъезде Буриновский в заслоне? Не для этого ли и взяли их, простых солдат вермахта, в эту команду головорезов? Кто мы для них, думали пулеметчики. На чужих законы фронтового товарищества распространяются не всегда. Зигель и Хаук еще вечером обсудили свое незавидное положение и пришли к выводу, что ночью спать нужно вполглаза и в любом случае по очереди, а днем, во время марша, держаться рядом и не отходить ни на шаг от своего Schpandeu и все время слушать, слушать и слушать. Слушать лес, слушать «бранденбуржцев», что они говорят и что затевают.
«Бранденбуржцы» чувствовали себя здесь, в лесу, в тылу у русских, как в своем собственном тылу. Хорошо, что саперы-взрывники у них были свои. Это Зигель и Хаук поняли уже здесь, возле разъезда, когда они начали совещаться по поводу того, включать рацию или нет, взрывать склад артиллерийских снарядов и мин на разъезде рядом с железнодорожной будкой или продолжить поиски склада реактивных снарядов. Но тогда оставалось самое страшное: если они не нужны «бранденбуржцам» как подрывники, то нужны как пулеметчики. Не взяли же они их на такое непростое задание в качестве носильщиков для переноски взрывчатки.
Скорее бы наступало утро. Утром, возможно, вернутся связники, посланные в Высокиничи. Станет ясно, сколько им здесь еще мерзнуть и мокнуть.
Как бы ни были долги осенние ночи, а утро все равно наступает.
Утра ждали и на другой стороне оврага.
Хаустов протер винтовку и патроны. Три обоймы положил в правый карман, откуда брать их будет легче и удобнее. Так он делал всегда. С подсумками одна морока. Хотя в обороне, когда стреляешь из окопа шагов на сто пятьдесят – двести, обоймы можно таскать и из подсумков. И заряжать без суеты и спешки. Но здесь все решат секунды.
Софрон тоже проснулся. Но охотник, проснувшись, продолжал сидеть совершенно неподвижно, как таежный деревянный божок.
– Софрон, – зашептал ему Хаустов, закончив свои приготовления. – Остаетесь здесь. Стрелять по моей команде. Я отползу левее, шагов на пятнадцать. Вы меня поняли?
– Понял, командир. Куда стрелять?
– Куда попадешь. Стреляй в первую очередь по тем, кто будет хорошо виден. У них есть пулемет. Пулеметчиков надо сразу. Вы меня поняли, Софрон?
– Понял, командир.
Еще по-прежнему стояла смоляная темень, и невозможно было ничего разглядеть и в двух шагах, но в воздухе уже что-то произошло, началось какое-то медленное движение. Как будто легким сквознячком потянуло с открытых мест и полянок и начало двигать пространство, чтобы все предметы, которые ночь смешала в свой непроницаемый хаос, расставить по своим местам.
Хаустов подобрал под поясной ремень сырые полы шинели, чтобы они не волоклись по земле, и прокрался к сростке берез. Не дошел он каких-то пяти-шести шагов, как с одной из берез сорвалась большая черная птица и, хлопая тугими крыльями, полетела вдоль оврага. Хаустов присел на корточки и машинально сдернул с трубы прицела парусиновый чехольчик. И тут же подумал, что, если придется стрелять, то в такой мути, где ночь еще не разошлась с рассветом, прицел ему не поможет. Стрелять придется навскидку, по стволу, по-охотничьи. Рано еще стрелять.
На той стороне оврага послышались голоса. Кто-то выругался, засмеялся. Значит, не часовой, а пост. Возможно, дежурный пулемет. А если все залегли на ночевку в овраге, а наверху только пост?
Он подобрался к березам и сел. Погодя нагреб листвы. Так сидеть было куда уютнее и теплее. Теперь уже недолго оставалось ждать. И Хаустов осмотрел окуляры прицела. Вытащил носовой платок и протер их. Посмотрел за овраг. Уже виднелись разводы берез. Недолго…
Хаустов повернул голову и попытался разглядеть в серой мути предрассветья своего напарника. Но увидел его не сразу. Софрон, должно быть, тоже переместился. Ночью они не разглядели кустов можжевельника, которые росли левее. Теперь он перебрался ближе к ним. Таежным деревянным божком Софрон неподвижно сидел на коленях. Хаустову показалось, что охотник уже все видит и ждет только команды открыть огонь.
Глава шестнадцатая
До вечера немцы не атаковали. Рота, измученная предыдущими боями, потерями товарищей и окопными работами, отдыхала.
Артиллеристы возились на своих позициях всю ночь. Но к утру и они затихли. Почему немцы не воспользовались слабостью русской обороны и не организовали новую атаку, теперь гадали и в окопах возле Малеева и Екатериновки, и в штабах, расположенных к западу от передовых окопов.
Мотовилова, не спавшего уже которые сутки, еще с вечера сморило в сон. Но сон оказался таким, что лучше бы и не смыкал глаз. Приснилась Тася. Не одна, с ребенком. Тася стояла на той проклятой дороге под Минском, где он с Володей Колесниковым и водителем попутной полуторки закопал ее в воронке от бомбы. Она держала на руках ту самую девочку-беженку и говорила: «Смотри, Стеня, это же донюшка наша. Донюшка…» И девочка вроде тоже живая. Хотя платьице заляпано кровью. Мотовилов потянулся к ним, что-то хотел закричать, увести с дороги, чтобы не стояли на открытом…
Его растолкал связной Самошкин.
– Товарищ старший лейтенант… Товарищ старший лейтенант…
– Что? Немцы? – Он вскочил на ноги, метнулся к выходу.
– Бредили вы, товарищ старший лейтенант, вот и разбудил я вас. Вы уж простите. – Самошкин стоял
