подарил ему жизнь и во второй раз. Как это ни странно, выворачивать карманы живого гораздо неприятнее, чем обшаривать окоченевший труп. Труп принадлежал уже не человеку, конкретному Ивану или Гансу, а войне.
Воронцов бежал по дороге вместе со вторым взводом. Правее цепью продвигался первый взвод. Лейтенант Петров, вернувшись из Дебриков, возбужденно доложил, что деревня полностью очищена, что захвачено трое пленных, что последняя группа немцев засела в каменном сарае и их выкуривали оттуда с помощью «сорокапяток». Артиллеристы сделали несколько выстрелов через дверь и окна.
– Какие потери, Петров? – спросил лейтенант Воронцов.
– Двое убитых. Трое ранены. И еще. – Петров нервно ворохнул плечом. – Колобаева приходится чуть ли не под руки водить.
– Что с ним? Контужен? Струсил?
– Да нет. Озверел. Раненых немцев перестрелял. Когда патроны кончились, со штыком кинулся.
– Колобаев? Это из орловских, что ли?
– Да он из-под Орла, Новосильского района. Семью у него там каратели положили. Отца, мать, троих младших братьев.
– За что ж семью расстреляли?
– Обычная история. – Петров закурил. Пальцы его дрожали. – Партизанам ярку зарезали. Те пришли ночью, постучались. Давай, хозяин, что можешь. Кто-то стуканул. В деревне, знаешь, всякий народ живет. Утром – жандармы. В сенцах нашли свежую шкуру. Им бы хотя бы зарыть ее…
– Отправь его к старшине. Пусть пока в обозе побудет. Гиршман за ним присмотрит.
Петров ушел. А позади послышался конский топот. Воронцов оглянулся и увидел группу всадников. Коней он сразу узнал. Впереди скакал капитан Солодовников.
– Ну что, Воронцов? Наступаем без помех?
– Да в том-то и дело, – ответил Воронцов и медленно потянул к обрезу каски окоченевшую, непослушную ладонь.
– Ладно, ладно, ты мне так расскажи, что на душе. Остальное я видел.
– В районе Яровщины у них отсечные позиции. От болота до болота. Перекрывают всю горловину.
– Думаешь, там они нас поджидают?
– Думаю, что именно там, Андрей Ильич.
– Там-то там, – согласился комбат, – но куда они танки подевали?
– Мои разведчики сообщили, что танковые моторы слышны именно там, между Яровщиной и Омельяновичами.
– Твоя разведка уже там?
– Пришлось выслать сержанта с отделением. Разведданных-то…
– Ладно. Молодец. И вот что имей в виду. Нелюбин продвигается слева от дороги. Но немного задерживается. А второй батальон, похоже, прижали к болоту. Или хитрит сосед, хвать его в душу. Что-то почувствовал и теперь топчется на месте, вперед не идет. Ты придержи своих, Нелюбина подожди. Если что, сразу окапывайся. Пока артиллерия и минометчики не отработают, людей не поднимай. – И вдруг спросил: – Санитарную роту не видел?
– Не было здесь никого, кроме наших санитаров.
– Черт знает, все перемешалось. Лавренов приказал выяснить местонахождение санитарной роты и доложить.
– За лейтенанта Игнатьеву беспокоится?
Комбат посмотрел на Воронцова и закурил. Сказал:
– Ну да. И зачем она со своим обозом сюда поперлась? Увидишь, скажи, чтобы поворачивала назад, в Дебрики. Там есть подходящие постройки. Несколько домов уцелело. Пусть там и развертывает свое хозяйство. А то другие займут.
По взгляду и жестам комбата Воронцов заметил, что тот и сам обеспокоен судьбой санитарного обоза. И он снова подумал о Веретеницыной. Вот кончится бой, и он сразу же напишет рапорт, чтобы старшину медицинской службы Веретеницыну перевели в тыловую часть.
Глава шестнадцатая
В тот день почтальон, однорукий Кирдяй, с трудом пробившись по нечищеной дороге из Андреенок в Прудки, принес в деревню всего одно письмо.
– Петровна! – окликнул он еще издали Зинаиду, завидев ее идущей по стежке со стороны колхозных скотных дворов. – Наливай, краса моя, рюмочку! Весточку тебе принес! Только ради тебя и пугал волков в такую пропасть!
Кирдяй жил в Андреенках. Почту он носил им со станции, на два села. Вместе с письмами, газетами приносил в Прудки и последние новости, о которых не писали газеты и не рассказывало радио. Почтальону было лет тридцать. Руку он потерял под Сталинградом. Но это было не единственным его увечьем. Контузия затронула в нем какой-то нерв и случались периоды, когда Кирдяй запивал смертным недельным запоем, запирался в своем доме и никого к себе не подпускал. Все тогда знали, что у почтальона
До войны он работал электриком на станции и звали его Володей Кирдяшиным.
Война всех делала другими.
Зинаида свернула со стежки и побежала к дороге напрямик, по снегу. Она видела в руке Кирдяя белый, как кораблик, треугольник и уже не думала ни о чем.
– Володя! Ты меня не обманываешь? Володя! – выкрикивала она, проваливаясь в снегу и не сводя глаз с белоснежного кораблика в руке почтальона.
– Танцуй, Петровна! Танцуй! – И Кирдяй, покашливая с придыханием, спрятал белый кораблик, на котором она уже увидела до боли знакомый почерк, обратно в брезентовую сумку армейского цвета. – Лебедушкой пройди! Лебедушкой!
Делать нечего, пришлось Зинаиде пройтись вокруг почтальона «лебедушкой».
– Эх, Петровна! Знаю, знаю, кто тебе пишет! – Кирдяй махал пустым левым рукавом, как флагом, и покашливал. – Соседи рассказывали. Это ж он, говорят, казаков перестрелял. С вашими мужиками да с окруженцами. А? И Хапок, говорят, от него пулю получил. Ну, чего молчишь?
Зинаида остановилась и смерила Кирдяя холодным взглядом:
– А ну-ка давай сюда мое письмо!
– На, на, Петровна, – засмеялся Кирдяй. – Рюмочка зеленой, краса моя, за тобой.
– Подождешь до Пасхи, – холодно бросила она почтальноу и торопливо развернула треугольник.
– До Пасхи? До Пасхи, Петровна? – покашливал Кирдяй. – Что ж, подожду до Пасхи.
Торопливые строчки, прыгали перед ее глазами, слова сливались, и она несколько раз принималась читать письмо сначала.
Письмо было хорошее. Зинаида поняла, что на фронте, где находится Сашина часть, временное затишье. Посмотрела обратный адрес. Номер полевой почты тот же. Если судить по дате армейского штемпеля, письмо шло почти две недели. Долго.
Зинаида огляделась по сторонам. Кирдяя на дороге уже не было. Зря она его обидела. Ничего, до вечера он никуда из Прудков не уйдет. Видимо, пошел проведать кого-нибудь из фронтовиков. Зайдет. К отцу зайдет. Рюмка зеленой ему теперь покою не даст, пока он ее не заполучит.
Она сунула треугольник под ватник. Прошла несколько шагов и потрогала его. Он уже нагрелся, вобрав ее тепло. Теперь ей не хотелось расставаться с ним, давать в чужие руки. Но она знала, что сейчас придет домой, возьмет на руки Улиту и расскажет девочке, что ее папка жив и здоров, бьет фашистов и гонит их с родной земли. А потом даст ей подержать письмо. Улита все понимает.
