во время налета. Или ей все примерещилось…

Работа ее немного успокоила.

Из центра города тянуло гарью. Оттуда по Domstrase на грузовиках возили обгоревшие бревна и щебень. Там разбирали завалы. Солдаты с лопатами прошли туда торопливым молчаливым строем. Они чеканили шаг, но в этот раз шли с серыми, угрюмыми лицами. Даже командир их выглядел не таким строгим, как всегда, устало смотрел под ноги и ни разу не взглянул, как маршируют его солдаты. Должно быть, для солдат это была вторая смена после бессонной ночи.

Напилив охапку кругляшей, Шура отнесла их к сараю. Сложила под навес. Тихонько подкралась к двери и прислушалась. Теперь ей было не так страшно. Кто мог ночью ходить по их дворику? Кого искали вахманы и полицейский?

Шура взяла в правую руку топор, левой откинула массивную кованую накладку и шагнула в сумрак сарая. Здесь царил запах старых вещей. Никто его не нарушал годами. И годами он накапливался и густел, как в бабушкином сундуке. И все здесь уже принадлежало ему. Шура тихо спросила:

– Кто здесь?

Она спросила по-русски.

– Я, – ответил сумрак мужским голосом. И тоже по-русски.

– Кто ты?

– Меня зовут Иван.

– Иван?

– Да, Иван. Я бежал из лагеря.

Она прикрыла за собой дверь и села на колоду, потому что почувствовала мгновенную усталость и дрожь в коленках. Топор выпал из ее руки.

– Ты русская? – с надеждой спросил ее сумрак, который стал теперь еще гуще.

Шура кивнула.

– Не выдавай меня. Я скоро уйду.

Сумрак говорил по-русски, и она его не боялась.

– Будь я маршалом, – сказал, задумчиво наблюдая за дорогой нештатный минометчик Седьмой роты Сидор Сороковетов, – приказал бы сейчас распушить из орудий вон те окопы возле поворота. Пока они там не освоились. А, Кондрат?

– Что, Сидор, надоело мины по снегу таскать?

– Надоело. Вон как хорошо сидят. Головами крутят.

– А попадешь?

– Попаду.

Нелюбин смотрел туда же, на дорогу. И думал он то же, о чем рассуждал сейчас минометчик. Но где они, орудия? Усиление, которое хорошо помогло им при штурме Дебриков, замешкалось и отстало где-то в лесу. Ждать, когда артиллеристы подтянутся? Но и к немцам, окопавшимся у дороги, тоже может подойти подкрепление. Выслушав минометчика, Нелюбин сполз по снежной бровке вниз, в овражек, в котором продолжали накапливаться остатки его роты, и сказал:

– Давай, Сидор, тащи свои «самовары». Будем атаковать дорогу. Раз другого выхода у нас нет. Не идти же нам опять всей ротой в штрафную.

Сороковетов на такую невеселую шутку ротного только крякнул и с застывшей усмешкой пополз на четвереньках в конец овражка.

Майор Лавренов перед атакой предупредил, что после боя разборку будет делать по каждой роте в отдельности. Лучшую роту – к орденам и медалям, худшую – всем составом на положение штрафной. Майор Лавренов конечно же преувеличивал, не было у него такой власти. Это Нелюбин понимал. Но не хотелось еще раз попадать под раздачу в штабе полка как размазне и неудачнику. Да и комбата подводить не хотелось. А с комбатом у майора Лавренова, похоже, распря пошла серьезная. Упущение по службе, если оно не осложнялось личными мотивами, командир полка мог простить и забыть. Но тут узел затянули не просто личные мотивы, а баба. Нелюбин давно заметил: как только появляется где-нибудь поблизости красивая медичка или связистка, на нее тут же находятся охотники. И рано или поздно она оказывается в офицерской землянке. Оно и понятно и объяснимо. Красивой женщине не место на фронте. Вон сколько кругом изголодавшихся мужиков. Не всякий имеет сдержанность и совесть разглядеть в той же санитарочке свою сестру или дочь. И, чтобы защититься от постоянных домоганий, лучше уж свить спокойное гнездо где-нибудь при штабе полка или батальона, под присмотром и защитой командира, одно слово или взгляд которого отобьет охоту у любого охочего рысака. Когда в полку появилась старший лейтенант медицинской службы Игнатьева, на нее тут же обратил внимание майор Лавренов. Злые языки поговаривали, что до прибытия в полк она была «наездницей» у какого-то генерала в штабе армии, но потом там случилась какая-то заварушка, из Москвы прибыла комиссия, и того генерала с понижением в чине отправили на передовую. Разогнали по войскам и всю генералову свиту. Так ли, нет ли, но в санитарной роте появилась особа, мимо которой не смог пройти сам майор Лавренов. Цену она себе знала. Да и покровительства, похоже, не искала. Тут же навела в роте строгий порядок. За медицинским спиртом из батальонов уже не бегали. Лавочка прикрылась. Ухаживания командира полка Игнатьева в первое время вроде бы приняла. Но потом вдруг обратила внимание на капитана Солодовникова. Война войной, а баба есть баба…

Так что лишний раз подставлять комбата под лавреновский обух…

Нелюбин посмотрел в бинокль. Немцы закрепились вдоль дороги основательно. Но пугало даже не это. Что там, в глубине? Есть ли у противника резервы и какие? Последнее время немцы сильно досаждали им контратаками. Сунется полк в наступление, пройдет несколько километров, а там – мощная оборонительная линия, за нею артиллерия, самоходки, танки. Полк терял темп наступления, инициативу, безрезультатно топтался перед обороной противника. Роты мгновенно редели, теряя до трети списочного состава убитыми и ранеными. А вскоре оттуда, из глубины немецкой обороны, начиналась мощная контратака. Не везло тому батальону или роте, на которую приходился основной удар контратакующего клина.

Сегодняшний бой начинался хоть и сумбурно, но Дебрики согласованным маневром с левым флангом Восьмой роты они заперли красиво. И артиллеристы там поработали, и минометчики. Все в деле поучаствовали, всем хватило трофеев. Артиллеристы конечно же зачтут и ДОТ, и штурм каменного сарая в свой актив. Но и он, командир Седьмой гвардейской роты, отметит в донесении все, как было. Ему стесняться нечего. Взводы действовали согласованно. Взводные командиры вели бой грамотно. Бойцы проявляли храбрость и упорство. Замешкал немного Гудилин. Но окажись другой на его месте там, в чистом поле, под пулеметным огнем, еще неизвестно, как бы повел себя он. Хоть и с потерями, но взвод он все же вывел. И задачу выполнил.

Минометы Нелюбин в дело пока не пускал. Миномет хорош в обороне. В наступлении управлять минометным огнем сложно. Пока определялись цели, пока пристреливались реперы, чтобы потом переносить огонь туда, куда необходимо, пехота, быстро продвигаясь вперед, могла оказаться в зоне собственного огня. И Кондратий Герасимович своим хозяйским умом давно понял, что лучше все же пару «самоваров» иметь своих.

Оба миномета они расположили на дне овражка, в самой глубокой впадине. Разгребли ногами снег. Положили плиты, придавили их как смогли, подрубили мерзлую землю саперными лопатками. Установили двуноги и трубы.

– Первый готов! – доложил Сороковетову пожилой ефрейтор.

– Второй готов! – тут же отозвался другой боец. – Какой прицел выставлять?

Правее и глубже в горловине вела бой соседняя Восьмая рота. Там тоже, видимо, пытались оседлать дорогу.

– Сидор, высчитывай прицел лучше, – беспокоились минометчики. Они-то знали, что, если сразу не накроют основные огневые точки, стрелять им долго не дадут.

Сороковетов и сам хорошо понимал, что тут надо все свои умения и навыки собрать в кулак, что реперы необходимо пристрелять сразу, одной-двумя минами, не разбрасывать по сторонам. Некогда, да и нечего разбрасывать. Огневого припаса у них немного. А немцы, гляди вон, уже насторожились.

Из окопов, отрытых у дороги, началась стрельба. Несколько пулеметных очередей простригли бровку оврага, так что Нелюбин с Сороковетовым, матерясь, скатились вниз. Минометчик отдышался и снова полез